Loading

Григорий Смирин

 

     «Болезненность» названной темы в историографии Второй мировой войны в Латвии связана с хорошо известной спецификой уничтожения еврейского населения, проводившегося нацистским режимом на оккупированных Германией территориях. В то время как в странах Западной Европы евреев депортировали в лагеря смерти, на территории СССР, в том числе и на землях, присоединенных к Советскому Союзу в 1939—1940 гг., они уничтожались на месте, во многих случаях — с привлечением для этой «работы» местного населения. В качестве примера исследователи, как правило, называют Польшу, Литву, Латвию и Западную Украину. Как на характерное для этих территорий израильский историк И. Арад указывает, в частности, на то, что во многих местах, особенно в небольших населенных пунктах, полиция из числа местного населения и другие коллаборационисты уничтожали евреев даже без участия немцев или при акции уничтожения присутствовали один-два представителя оккупантов — для организации [1]. Это, по мнению шведского историка латышского происхождения К. Кангериса, было обусловлено, в частности, тем, что в распоряжении рейхсфюрера СС Г. Гиммлера не было достаточных полицейских сил для осуществления всех задач оккупационной власти [2].
Как отмечает американский историк Н. Наймарк, жители оккупированных нацистами стран иногда помогали нацистам, иногда были индифферентны, иногда симпатизировали нацистам или их жертвам. И это не зависело от того, жили ли люди до немецкой оккупации в независимом государстве, были ли они антисемитами, была ли в этих государствах у евреев важная роль в экономике, и прочих факторов. Воспоминания переживших Холокост иногда создают впечатление, что не немцы, а поляки, украинцы или латыши развязали массовые убийства евреев [3]. И. Арад к роли местного населения в уничтожении евреев относит также и то что без его участия нацисты не могли бы идентифицировать евреев, а следовательно, не смогли бы уничтожить столь большое число людей в такие короткие сроки (большая их часть была уничтожена к концу 1941 — началу 1942 года) [4].
Латвийский историк Л. Дрибинс совершенно справедливо указывает. что нацисты уничтожили бы евреев и без всплеска ненависти к ним со стороны местного населения. Однако эта ненависть помогала нацистам распространять представление, что латыши якобы сами требовали ликвидации евреев [5]. Целью антисемитской пропаганды нацистов было натра вить эстонцев, латышей, литовцев, белорусов, украинцев, поляков и русских на евреев, добиться от них поддержки большинством их уничтожения евреев или, по крайней мере, непротивления этому [6]. После уничтожения большей части латвийских евреев перед нацистскими пропагандистами была выдвинута новая задача: тесно привязать латышскую нацию к гитлеровскому Третьему рейху [7].
Надо сказать, что во многом это тогда удалось, если принять во внимание число бежавших из Латвии вместе с гитлеровцами и успешность реэкспорта в Латвию возникших в их среде исторических мифов Эти мифы, к сожалению, не были критически восприняты рядом местных, латвийских авторов, которые в период кризиса и крушения советского режима, а также в постсоветский период действовали «от противного»: охотно подхватывали все, что шло вразрез с советской историографией, выплескивая вместе с водой и ребенка.
Удивительно, что даже долгие годы жизни в демократическом обществе не привели к искоренению в латышской эмигрантской среде застарелых предрассудков. Порой создается впечатление, что эти люди именно себя возомнили носителями неких особых национальных ценностей, видимо, запамятовав, что любая культура в диаспоре приобретает маргинальный характер. Главный из превозносимых ими мифов состоит в том, что латышские легионеры СС сражались за независимость Латвии. То, что подобное утверждение лишено каких бы то ни было научных оснований, очевидно. Если провести историческую аналогию, то это, по меньшей мере, равносильно заявлению, что «власовцы» под претенциозным названием «Русская освободительная армия» сражались за свободу России. Что бы ни внушали латышским легионерам их доморощенные идеологи, объективно они сражались за то же самое, что и все войска фашистской Германии, — за гитлеровский «новый порядок» [8], против антигитлеровской коалиции, против Объединенных Наций, продлевая агонию нацистского режима буквально до самого последнего дня войны. Легионеры, как отмечает латвийский историк Х. Стродс, не знали, что после войны латышей планируется «вытеснить» из Латвии, что, осуществляя разработанный в 1942 г. генеральный план «Ост», в течение 25 лет в Латвии было предусмотрено разместить 164 тысячи привилегированных немецких колонистов. Легионеры не знали, что никакая независимость Латвии, даже автономия, не была предусмотрена. Так называемое земельное самоуправление было не только марионеткой нацистов, но и, начиная с его руководства, находилось в услужении у германских секретных служ[9].
Психологическая природа подобных мифов понятна: воевавшие за неправое дело и проигравшие в этой борьбе искали для себя оправдания в собственных глазах. Однако живучесть мифов не только в массовом сознании, но даже в трудах историков оказалась столь велика (некоторые из таких мифов даже перекочевали в школьные учебники), что многие не могут «отвязаться» от этого «наследства» до. сих пор. Именно этим обстоятельством, на наш взгляд, в первую очередь обусловлена «болезненность» проблемы Холокоста в новейшей историографии Латвии. Дело в том, что ученые-историки, даже политически не ангажированные, не всегда способны абстрагироваться от представлений, бытующих в обществе на уровне обыденного сознания. Часто это бывает гораздо труднее, чем даже противостоять политическому давлению, которое всегда оказывалось на эту область знания. Конкретно в условиях Латвии это усугубляется еще и тем, что под ружье здесь в том или ином виде гитлеровцами было поставлено до 150 тыс. человек[10], и эти люди воевали на стороне режима, развязавшего Холокост. Если учесть, что к началу войны население Латвии составляло около 2 млн. (около 80 % были латыши), то это могло затронуть большинство латышских семей. К тому же, нацистский оккупационный режим на территории Латвии (если исключить его отношение к евреям) в целом был мягче, чем на ряде других оккупированных Германией территорий.
К сказанному следует добавить и то, что замалчивание всей правды о Холокосте в течение почти полувека в советский период (сталинский и послесталинский режимы опасались возрождения на этой почве еврейского национализма) во многом скрывало от общественности истинную сущность нацистского режима и его оккупационной политики; из-за недоверия ко всем побывавшим на оккупированной территории чудом уцелевшие жертвы Холокоста, а также его свидетели долгие годы предпочитали умалчивать о разыгравшейся трагедии, в результате чего огромный пласт событий прошлого выпал из исторической памяти народа[11].
Латвийский историк М. Вестерман[12], много лет посвятивший исследованию Холокоста, отмечает, что многие историки в Латвии охотно соглашались с официальной установкой, поскольку местное общество испытывало «аллергию» по отношению ко всему, связанному с убийством евреев [13]. Хотя в отдельных случаях советская пропаганда в некоторых изданиях [14] как бы нарушала заговор замалчивания Холокоста и вводила в научный оборот много ценных архивных документов, и делалось это главным образом для того, чтобы скомпрометировать великие державы Запада, которые дали прибежище латышским беженцам, участвовавшим в оккупированной нацистами Латвии в убийствах евреев[15]. Нельзя отрицать, что дело обстояло именно так, и это не делает чести этим странам: в условиях «холодной войны» их тогдашнее руководство последовательно не придерживалось принципов ряда международных соглашений (начиная с Декларации об ответственности гитлеровцев за совершаемые зверства от 30 октября 1943 г. и т.д.) и фильтрация перемещенных лиц была поставлена у них из рук вон плохо. Этим, главным образом, и была порождена проблема розыска нацистских преступников, волновавшая общественность все послевоенные годы. Ни для кого не секрет, что среди этих лиц были отнюдь не только люди, бежавшие от сталинского режима или угнанные нацистами насильно (так, перед отступлением гитлеровцы устроили настоящую охоту на людей в Риге), но и лица, каким-либо образом запятнавшие себя сотрудничеством с гитлеровцами, а также соучастники их преступлений. В результате именно такой политики очень многие преступники ушли от ответственности вообще либо наказание настигло их только спустя многие годы.
«...Советские правоохранительные органы, — с удовлетворением отмечает М. Вестерман, — очень хорошо поработали и изловили фактически всех нацистских приспешников, чего не скажешь о полиции в странах Запада и в государствах Латинской Америки. Там под вымышленными именами скрывается еще много военных преступников»[16]. В первое двадцатилетие после Второй мировой войны в Советском Союзе было проведено большое число судебных процессов над нацистскими преступниками и их местными сообщниками. Если в первые послевоенные годы эти процессы носили во многом присущий сталинской «юстиции» шаблонный характер, то в период хрущевской «оттепели» уже имела место состязательность обвинения и защиты. Однако в любом случае следственные материалы этих процессов содержат множество часто весьма подробных показаний, являющихся, несмотря на отпечаток времени и обстоятельства их получения, важными историческими источниками, на сегодняшний день иногда единственными, которые позволяют восстановить подлинную картину происшедшего[17]. Эти документы, разумеется, следует оценивать критически[18].
В период «холодной войны», считает британский историк Д. Сезарани, на Западе не создалась и благоприятная ситуации для конкретно-исторического исследования судеб евреев в Европе во времена нацизма. Интеллектуалы там во главе с Х. Арендт были больше увлечены развитием и популяризацией теории тоталитаризма, в рамках которой нацистский и советский режимы оценивались одинаково[19]. Логика таких параллелей понятна, однако научно небезупречна — все же, несмотря на целый ряд общих черт, идеологическая природа этих режимов была различной: если советский режим хотя бы декларировал благие намерения, то сущность нацизма всецело была человеконенавистнической и несла угрозу всему человечеству. (Не забудем, что именно поэтому сразу же после нападения Германии на СССР великие державы Запада встали на сторону последнего, о чем однозначно было заявлено уже вечером 22 июня 1941 года в выступлении У. Черчилля по радио и получило дальнейшее подтверждение в Атлантической хартии.)
В последние советские годы (конец 80-х — начало 90-х гг.), как указывает латвийский историк А. Странга, ни среди латвийских ученых, ни среди политиков еще не было ясного понимания того, насколько важно исследование Холокоста для внешнеполитических целей Латвии. При этом он подчеркивает, что отношение к Холокосту стало меняться под определенным международным давлением[20]. Рациональное объяснение такому положению мы находим у литовского исследователя И. Вейсайте. Западные демократии, пишет она, воспринимают Холокост главным образом однозначно: это величайшее преступление против человечества, которое нельзя оправдать и простить. В то же время в Восточной и частично в Центральной Европе Холокост считается второстепенным вопросом, что, по-видимому, имеет две главные причины:
1) еврейские общины в Восточной Европе жили намного более замкнутой, обособленной жизнью, и местные жители считали, что евреи — «другие»[21];
2) в сознании восточноевропейцев Холокост был как бы затенен террором, осуществлявшимся советской системой[22].
Как отмечает в этой связи латвийский автор И. Клейман, в латышском обществе считалось, что, поскольку Холокост связан только с евреями и цыганами и событиями более чем полувековой давности, то теперь это не актуально. В действительности же, по мнению этого автора, эксцессы, подобные Холокосту, повторяются и в наши дни и угрожают всем государствам. Холокост не связан только с одним или двумя народами. В XX веке первый геноцид имел место в 1915 г. в Турции, когда были убиты полтора миллиона армян. В наши дни подобные явления наблюдались в бывшей Югославии[23]. Холокост, таким образом, беспрецедентен по своим масштабам, но не по сути. В Латвии в этой связи примечателен пример рижского портового рабочего Жаниса Липке, спасшего от гибели более 50 евреев.
Когда уже после войны люди интересовались, что же побудило его на такой смертельно опасный поступок, Ж. Липке отвечал, что если бы евреи убивали немцев, то он спасал бы немцев. То есть, это нравственная позиция. Следовательно, сведение причин Холокоста лишь к антисемитизму отвлекает от выявления более общих закономерностей, а значит, уводит с пути к научной истине.
Заговором молчания рассматриваемую проблему окружила и латышская эмиграция, из среды которой вышли целый ряд историков. Однако политически эти историки оказались в сложном положении, поскольку многое в их среде, как уже отмечалось, было связано с поверженным нацистским режимом, ибо тон там задавали отнюдь не Зента Мауринь и не Харальд Биезайс[24], а те, кто был «бойчее» и в годы войны. Отмечая, что в западном сознании нацизм стал парадигмой всяческого зла, К. Кангерис как бы сетует (его слова трудно понять иначе), что те, кто был связан с нацистской Германией в оккупированных ею восточноевропейских странах, также становятся образцом зла, что сегодня очень обычное явление, когда авторы, пишущие о нацизме и вопросах, связанных с немецкой оккупацией, выступают как судьи, высказывая категорические суждения о событиях того времени и вовлеченных в них лицах[25]. Будучи готовым признать, что высказывать свое отношение к злу правомерно, он в то же время задается вопросом: не следует ли на исследовательском поприще требовать большего — чтобы это морализирование хоть в каком-то виде было связано с реконструкцией событий при соблюдении требований эмпирики? Ведь исторической науке, пишет он, недостаточно лишь внешних оценок — она должна выяснять также причины событий и индивидуальных действий, а также характеризовать господствующие моральные нормы и правовую систему того времени[26].
Разделяя замечание К. Кангериса по поводу конкретного характера исторической науки, все же заметим, что в период, о котором идет речь, а именно в середине XX в., в христианских странах моральные нормы не были иными, чем в Десяти заповедях. Так что историку из Швеции не следовало бы удивляться тому, что «от Латвии, особенно от латышской части ее жителей, так же требуют, чтобы они приняли западную парадигму зла, даже угрожая в противном случае непринятием в Европейский союз и североатлантические структуры»[27].
Словом, как заключает упомянутый выше Н. Наймарк, открытое и честное обсуждение проблем, связанных с Холокостом, не было характерно для латышской общественности ни в Латвии, ни за рубежом[28]. В такой ситуации основные проблемы в исследовании Холокоста в Латвии были поставлены не учеными-историками, а публицистами. Большие заслуги в сборе, систематизации, осмыслении и публикации документов и материалов по Холокосту (и не только в Латвии) принадлежат латвийскому писателю и публицисту Л. Ковалю[29], чей вклад в источниковую базу по данной проблеме получил международное признание. В концентрированном виде веско и принципиально три наиболее актуальных вопроса темы сформулировал в своей речи на памятном мероприятии в честь жертв Холокоста в ноябре 1991 года видный латвийский публицист и политик М. Вульфсон:
«Во-первых. Чем объясняется, что именно в Латвии немецкие фашисты нашли относительно много приспешников-коллаборационистов, готовых вместо немцев и, главное, по собственной инициативе участвовать в насилии и убийствах своих еврейских сограждан, соседей и даже друзей, а потом и в дележе имущества умерщвленных?
Второй вопрос. Чем объяснить, что большинство латышей с полным равнодушием смирились с тем, что Рига — столица Латвии и гордость латышского народа — в годы немецкой оккупации была превращена в кладбище более чем ста тысяч жертв Холокоста?
Третий вопрос. Чем объяснить, что в свободной и независимой Латвии факт массового уничтожения евреев в период с 1941 по 1944 г. в целом обходят молчанием, ограничившись лишь декларативными заявлениями парламента и уклоняясь от самоочищающего покаяния, которое единственно могло бы показать, что новый холокост на латвийской земле никогда больше не повторится»[30].
Ответить на эти вопросы первым попытался М. Звонов в публицистической (подчас чересчур резкой) книге «По евреям — огонь!»[31]. Впервые в постсоветской литературе он сделал попытку увязать специфику Холокоста в Латвии с этнопсихологическим наследием первой Латвийской Республики (1918—1940 гг.), а именно, посредством доступных ему материалов (главным образом анализируя публикации периодической печати) указал на то, что роднило местных коллаборационистов с их нацистскими хозяевами: и те, и другие были адептами человеконенавистнической националистической идеологии, благодатной почвой для укоренения которой, как правило, служит низкая духовная культура.
Спустя несколько лет сказанное М. Звоновым получило научно аргументированное подтверждение в монографии А. Странги «Евреи и диктатуры в Прибалтике (1926—1940 гг.)»[32], обозначившей в историографии Латвии XX в. в целом поворот от апологетики к научности. Автор этого труда проливает свет на саму социально-политическую природу первой Латвийской Республики. В частности, он показывает, что в новой геополитической ситуации, сложившейся после Первой мировой войны, в результате развала Российской империи и при отсутствии массового народного движения за независимость, чтобы новое государство могло конституироваться, была необходима интегрирующая государственная идея. Ею в условиях Гражданской войны и иностранной военной интервенции в противовес интернационализму местных большевиков стал искусственно культивируемый национализм с присущим ему извращенным пониманием интересов нации, когда притеснение и подавление чужого этноса и его культуры преподносится как благоприобретение для своего народа. Далеко не каждый мог нравственно противостоять насаждению этой идеологии, в результате чего тяжелый отпечаток был наложен на сознание множества людей (особенно интеллигенции и учащейся молодежи), ставших нетолерантными и невосприимчивыми к демократическим ценностям[33]. К этому автор еще добавляет легальную и нелегальную деятельность ряда экстремистских ксенофобских организаций, члены которых в годы войны оказались идейно близкими германским нацистам[34].
В латышской диаспоре первым завесу молчания вокруг проблемы Холокоста в Латвии в 80-е гг. нарушил американский историк А. Эзергайлис. Его статью о пресловутой банде убийц — так называемой команде Арайса[35] М. Вестерман оценивает как начало научной историографии Холокоста в Латвии[36]. В начале 90-х гг. А. Эзергайлис выступил с рядом статей по актуальным проблемам исследования этой темы в латвийской печати[37], в которых полемизировал с М. Вестерманом. По мнению А. Странги, монография А. Эзергайлиса «Холокост в Латвии, 1941—1944. Отсутствующий центр»[38] — первый фундаментальный труд, посвященный данному вопросу, который в силу своего объема и серьезности содержания еще долго будет оказывать влияние на изучение Холокоста в Латвии[39]. Однако А. Странга не согласен с рядом положений названной монографии, указывая, в частности, на то, что ее автор придерживается ряда стереотипов латышской эмигрантской историографии: евреи до Второй мировой войны жили в Латвии лучше, чем где бы то ни было, и не испытывали такого антисемитизма; специфику же Холокоста в Латвии А. Эзергайлис объясняет лишь внешними проявлениями нацистской пропаганды и железным контролем немцев при его осуществлении. А. Странга отмечает также ряд «белых пятен» в монографии А Эзергайлиса, в частности, то, что автор обходит молчанием уничтожение евреев в малых городах Латвии[40].
Камнем преткновения в упомянутой полемике А. Эзергайлиса и М. Вестермана стали достоверно доказанные факты, когда в ряде малых городов и сельских населенных пунктов Латвии евреи были уничтожены своими согражданами и соседями в начальный период войны — в так называемое «междуцарствие», — когда советские войска уже отступили, а нацистский оккупационный режим еще не установился[41]. В этих условиях самоорганизовались «силы самоохраны» — так называли себя добровольческие отряды коллаборационистов, которые, помимо нападения на отступавших красноармейцев и беженцев и выдачи их гитлеровцам, активно проводили также акции по уничтожению евреев. (Впоследствии эти отряды были запрещены германскими оккупационными властями как самовольные и несанкционированные, а их члены вошли в карательные формирования, созданные уже самими нацистами.)
Сущность продолжающихся разногласий историков состоит, в частности, в том, что в упомянутой монографии и в последующих публикациях А. Эзергайлис настаивает на том, что отряды «самоохраны» организовали немецкие оккупационные силы, осуществляя план, который нацисты разработали в Берлине[42]. (Прилагаемые при этом автором тексты документов[43] подтверждают скорее не организацию отрядов «самоохраны» по инициативе немцев, а регламентацию и даже ограничение деятельности этих отрядов.) Более того, оспаривая то, что отряды «самоохраны» создавались как бы стихийно — по собственному усмотрению латышей и даже до прибытия немцев, А. Эзергайлис, переводя научную проблему в политическую плоскость, указывает, что с таким мнением выступает «большая интернациональная коалиция: немцы, американцы и евреи в Израиле, Америке и Латвии»[44]. Даже очевидцы-латыши и участники «самоохраны», пишет он далее, в большой мере являются защитниками такого стихийного происхождения: «...самоохрана возникла стихийно... Читай: без присутствия и ведома немцев расстреливала евреев. Но здесь эта кровавая цепь не заканчивается. Эти кровавые самоохранщики стали вспомогательными полицейскими... и, вступив в Латышский легион, и его сделали кровавой и криминальной организацией»[45]. Таким образом, подоплеку концепции стихийности «самоохраны» А. Эзергайлис усматривает в стремлении посягнуть на «священную корову» — опорочить Латышский легион СС и разрушить таким образом лелеемый в определенных кругах исторический миф. Как видно из приведенных цитат, даже такому крупному историку не удается преодолеть влияние этих специфических кругов.
В подтверждение своего мнения А. Эзергайлис прибегает к странному для профессора истории методологическому приему: пытается применить дедуктивный метод в исторической науке, которая по сути является индуктивной, т.е. она идет от частного к общему, а не наоборот. Свой тезис о «самоохране» он пытается подкрепить рядом малоубедительных и чисто умозрительных суждений («иначе не могло и быть»[46]). Вот два из них: слово «самоохрана» имеет не латышское, а немецкое происхождение[47]; организационно ничего подобного в истории Латвии никогда не было (здесь автор противоречит сам себе, признавая все же, что отряды «самоохраны» были созданы на основе организации айзсаргов[48])[49];
Ряд других историков, соглашаясь с тем, что беспрецедентная по своим масштабам политика геноцида стала возможной только при условии ее организации и поддержки всей нацистской государственной машиной[50], в то же время документированно относят целый ряд акций на счет собственной инициативы коллаборационистов. Однако, на наш взгляд, сторонники обеих точек зрения недостаточно учитывают еще одно обстоятельство, а именно: существование в предвоенной Латвии «пятой колонны» — пронацистского подполья, которое, сделав ставку на неминуемый конфликт Германии и СССР, собирало силы для вооруженного восстания в тылу Красной армии[51]. На связь этого подполья с германскими спецслужбами не только в свое время указывали историки[52], но она прослеживается и в мемуарах участников тех событий[53]. Вне всякого сомнения, данная тема заслуживает самого пристального внимания и изучения на основе архивных документов и всех прочих доступных источников. Думается, это может по-новому высветить как процесс формирования «самоохраны», так и выяснить, кто организовал трусливую и подлую охоту на людей с крыш и чердаков, стремясь помешать эвакуации мирного населения[54].
Хотя Холокост в Латвии в целом соответствует отмеченной выше его специфике на оккупированных нацистской Германией территориях СССР, российский историк И.А. Альтман на обширном сравнительном материале приходит к выводу, что по степени вовлеченности местного населения уничтожение евреев в Прибалтике носило беспрецедентный характер (при этом он отмечает, что помимо представителей коренных народов среди этих людей были также русские, поляки и др.)[55] Этот феномен заслуживает дальнейшего внимательного изучения не только сам по себе, но и потому, что «именно на этих территориях нацистский геноцид евреев впервые стал тотальным. Открытое и зверское уничтожение евреев... было одной из особенностей Холокоста в Прибалтике»[56]. Не вполне еще ясен и вопрос о конкретных мотивах, побудивших значительное число представителей местного населения по собственной воле не только пойти в услужение к нацистам, но и стать соучастниками творимых ими кровавых преступлений[57]. Чем они руководствовались в большей степени: ксенофобскими настроениями, местью евреям за сотрудничество с советской властью, жадностью к еврейскому имуществу[58], желанием выслужиться перед новыми хозяевами (ведь в Латвии хорошо знали немецкий язык, и из передач германского радио было известно, «откуда дует ветер»)?
С этим спорным вопросом связан еще один исторический миф, опять-таки исходящий из латышской эмигрантской историографии, — якобы чрезмерно активное сотрудничество евреев с советской властью в 1940—1941 гг. и их участие в массовых репрессиях сталинского режима против жителей Латвии (что в годы войны навязчиво насаждалось нацистской пропагандой с целью усилить антиеврейские настроения в латвийском обществе[59]). В последние годы этот миф убедительно развенчивается латвийскими авторами. Так, И. Шнейдере считает неуместными утверждения, что в 1940—1941 гг. с советской властью в большей степени сотрудничали не латыши, а инородцы[60]. Участник тех событий М. Вульфсон пишет: «...сейчас, когда некоторые латвийские политики упрекают евреев в благожелательном отношении к вхождению советских войск в Латвию, у меня только один ответ: это был выбор между жизнью и смертью»[61], а М. Вестерман, бывший очевидцем упомянутых событий, отмечает, что энтузиазм встречавших советские танки левонастроенных латышей мало отличался от реакции аналогичных русских или еврейских кругов[62]. Что же касается репрессий, то А. Странга, специально изучавший этот вопрос, утверждает, что он не знает в то время организации, более латышской по своему составу, чем латвийский филиал ЧК[63]. По данным исследования Р. Виксне, не подтвердилось и мнение, что уничтожение евреев напрямую связано с упомянутыми советскими репрессиями; хотя автор и не может отрицать известного момента мести, однако это не был определяющий мотив[64].
Нравственные аспекты нацистского коллаборационизма в Латвии впервые затронул в одной из своих статей М. Вестерман, акцентировав в ней трагические коллизии всего лишь неполного полувека: прокатившиеся по этой территории несколько волн террора — революция 1905—1907 гг., Первая мировая война, революция 1917 г., Гражданская война и иностранная интервенция с их сначала красным, а затем белым террором, наконец, сталинский террор 1940—1941 гг. — в значительной мере способствовали одичанию нравов, когда обесценивалась человеческая жизнь[65]. В своей уже цитировавшейся здесь небольшой статье (по глубине содержащихся в ней суждений о Холокосте в Латвии она — перефразируя известное изречение — стоит целых томов) И. Клейман, пишет, что, хотя для латышского народа более важны необоснованные репрессии советского времени — для латышей они были более широкими и длительными, а также лучше сохранились в памяти, — эти репрессии не уменьшают уникальности Холокоста. Геноцид — это лишение жизни только за национальную принадлежность, без какого-либо другого повода[66]. Советские репрессии в Латвии, указывает он, не имеют таких признаков. Хотя они были необоснованными, несправедливыми и жестокими, это не был геноцид и холокост, поэтому есть основание говорить о Холокосте как об особо опасном феномене: «Холокост нельзя свести к вине одной нации или конфликту двух народов. Он коренится в каком-то более глубоком моральном дефекте»[67]. Почву для Холокоста, считает И. Клейман, подготовили патологические изменения в общественном сознании, деформированные мораль и система ценностей[68]. «Людоедский менталитет в чистом виде не мог внедриться в XX веке в Европе. В сознании европейцев он пророс как злокачественный метастаз национальной идеи. Господствовавший в довоенной Европе национализм был деформированным, агрессивным и шовинистическим. В авторитарной Латвии честь народа была возвеличена как высшая ценность, более священная, чем справедливость, права человека и человеческая жизнь. Принадлежность к этносу была важнее вины или невиновности индивида»[69].
В этой связи И. Клейман говорит о «предосвенцимском менталитете» — в таком же значении, как в медицине говорят о «предынфарктном состоянии». Националистической идеологии, указывает он, был нужен образ врага. После советских репрессий в такого коллективного врага было превращено еврейское меньшинство. Для этноцентрической логики ничего не значило ни то, что от советских репрессий евреи пострадали пропорционально больше, чем латыши, ни то, что среди оставшихся в Латвии евреев уже не было советских активистов. Большинство латвийского общества либо поддержало Холокост, либо молча с ним смирилось[70].
«Из собственного опыта знаю, — завершает свою статью И. Клейман, — сколь устойчивы представления, связанные с национализмом. В свое время я принадлежал к той части еврейской молодежи, которая всем сердцем приняла выражаемую Карлом Ульманисом[71] национальную идею. Меньшинствам она несла ограничения и унижения, а мы их терпеливо сносили, надеясь, что однажды в Палестине отвоюем свое государство и тогда сможем говорить с арабами так, как с нами говорят латыши. Мне потребовалось пережить безумие Холокоста, чтобы понять, национализм не решает наиболее крупных проблем ни человечества, индивида»[72].
Преодоление «болезненности» проблемы Холокоста в историографии Латвии также, на наш взгляд, возможно только при наличии не только у историков, но и во всем обществе решимости отмежеваться от всего «наследства», оставленного нацистским режимом, изжить стереотипы, навязанные идеологией. Это также позволило бы создать более реалистическую картину Второй мировой войны в Латвии в целом. Отрадно отметить, что многое в этом направлении в исторической науке уже делается.

 

    
ПРИМЕЧАНИЯ

См.: Арад И. Судьбы советских евреев в годы Второй мировой войны в свете документов из недавно открытых архивов // Евреи в меняющемся мире: Материлы 1-й Междунар. конф., Рига, 28—29 авг. 1995 г. Рига, 1996. С. 261.
См.: Kangeris К. Latviesu policijas slegtas vienibas — Lettische Schutzmnannschaftsbattaillone: petniecibas problemas un bataljonu formesanas prieksvesture // Holokausta problemas Latvija. R., 2001. 212.—213. lpp.
Naimark N. The Holocaust in Latvia in the context: Problems of comparison and itoricization // The issues of the Holocaust research in Latvia. Riga, 2001. P.24—25.
См.: Арад И. Указ. соч. С. 261.
См.: Dribins L. Antisemitiskas ideologijas histerija vacu nacistu okupetaja Latvija 1941.—1942. g. // Holokausta izpetes problemas Latvija. 125. lpp. См. также: Dribins L. Antisemitisms un ta izpausmes Latvija: Vest. apsk. R., 2001. 107.—137. lpp. 6. Dribins L. Antisemitiskas ideologijas histerija... 122. lpp. Об издававшейся на латышском языке фашистской прессе речь идет также в ст.: Dribins L. Antisemitisms nacistiskas okupacijas laika izdotaja prese Latvija (1941—1945) // Latvija Otra pasaules kara. R., 2000. 360.—367. lpp.;
Zvinklis A. Latviesu prese nacistiskas Vacijas okupacijas laika: Vest. apsk.. // Ibid. 353.—359. lpp.
Dribins L. Antisemitiskas ideologijas histerija... 126. lpp.
Не требует комментариев присяга военнослужащих Латышского легиона СС: Именем Бога я торжественно обещаю беспрекословное повиновение главнокомандующему немецкими вооруженными силами Адольфу Гитлеру в борьбе с большевизмом и как храбрый солдат всегда буду готов отдать жизнь за эту присягу» по: Кеншьш И. История Латвии, XX век. Рига, 1999. С. 204).
Strods H. Okupeto zemju karaviri zem svesa karoga // Latvija Otra pasaules kara. 192. lpp. Подробнее о планах нацистской Германии на оккупированной территории Латвии см. в кн: Strods H. Zem melnbruna zobena: Vacijas politika Latvija, 1939—1945. R., 1994.

См.: Strods H. Zem melnbruna zobena. 96. lpp. Приведенная цифра является дискуссионной: в разных источниках указывается от 100 тыс. до 165 тыс. человек (см.: Kangens К. Nacionalsocialistiskas Vacijas militarajos formejumos iesaistitie Latvijas iedzivotaji: skaita problema // Latvijas Kara muzeja gadagrвmata. R., 2000. 141. lpp.).
См.: Альтман M.M. Отрицание Холокоста: История и современные тенденции. М., 2001. С. 52—53.
Широкому читателю он наиболее известен как автор популярного путеводителя по Риге, в котором достаточно подробно отражен ход Холокоста в этом городе (Евреи в Риге: Фрагменты еврейской истории на карте Риги: Крат, путеводитель / Авт. текста и карты М. Вестерман. Рига, 1992; Fragments of the Jewish history of Riga: A brief guide-book for walking tour / Text and maps by M. Vestermanis. Riga, 1991, Vestermanis M. Juden in Riga: Auf den Spuren des Lebens und Wirkens einer ermordeten Minderheit: Ein historischer Wegweiser. [Bremen, 1995]); среди других его публикации: Vestermanis M. Der Holocaust in Lettland: Zur «postkommunistischen» Aufarbeitung des Themas in Osteuropa // Verdrдngung der Juden unter dem Nationalsozialismus. Hamburg, 1992. S. 101—130; Id. Der lettische Anteil in der «Endlosung»: Versuch einer Antwort // Schatten der Vergangenheit: Impulse zur Historisierung des Nationalsozialismus. Frankfurt a/M; etc., 1992. S. 426—449; Id. Par dazam holokausta izpetes problemam Latvija // Latv Vest. Inst. Zurn. 1993. Nr. 1. 114.—126. 1pp.; Id. Holokausts Latvija // Ibid. 1993. Nr.2. 128.—138. lpp; Id. Ortskommandantur Libau // Vernichhtungskrieg: Verbrechen der Wehrmacht, 1941—1944. Hamburg, 1995. S. 241—259; Вестерман M. Мотивы еврейского национального самосознания в поэзии Холокоста в Латвии // Евреи в меняющемся мире: Материалы 2-й Междунар. конф., Рига, 25—27 авг. 1997 г. Рига, 1998 С. 246—253; Vestermanis M. Die nationalsozialistische Haftstatten und Todeslager im okkupierten Lettland, 1941—1945 // Die nationalsozialistischen Koncentracionlager Entwicklung und Struktur. [S. l.], 1998. S. 472—492; Id. Holokausts Latvija: Historiogr apsk. // Holokausta izpetes problemas Latvija. 36.—48. 1pp.; Id. Pieteikums petijumam «Pretdarbiba holokaustam Latvija» // Ibid. 384.—406. lpp.
Отрадным исключением в этом отношении является написанная латвийским историком Эдгаром Блюмфельдом глава «Гитлеровский оккупационный режим в Латвии» в вышедшем в 1966 г. обобщающем труде по истории Второй мировой войны в Латвии (его русское издание см.: Борьба латышского народа в годы Великой Отечественной войны, 1941—1945. Рига, 1970). В этой главе автор вопреки господствовавшим настроениям дает довольно подробную картину трагедии, постигшей евреев в оккупированной нацистами Латвии.
Cilveki bez sirdsapzinas. R., 1961; Avotins E., Dzirkalis В., Petersons V. Kas ir Daugavas vanagi. R., 1962; Silabriedis J., Arklans B. «Politiskie begli» bez maskas. R, 1963; Мы обвиняем: Док. и материалы... 1941—1945. Рига, 1967; Birznieks M. No SS un SD lidz... R., 1979; Kreicbergs H. Vainigie un nelaimigie. R., 1989; Eglite O. Enas purva. R., 1989; и др.
Vestermanis M. Holokausts Latvija: Historiogr. apsk. 37. Ipp.
Цит по: Элкин А. Симон Визенталь грозит Латвии... бойкотом! // Вести сегодня. 2002. 2 мая.
Это, в частности, показали и наши изыскания, опубликованные пока лишь частично в виде научно-популярной статьи (Смирин Г., Мелер М. Боровка в Латвии // Лехаим, 2001. № 10. С. 18—21; Они же. Памяти евреев Данкере // Там же. 2002 №10. С. 19—25).
Часто арестованные, стремясь себя спасти, по возможности старались не рассказывать следователям правду, и желательную для себя информацию следователи получали путем морального и физического воздействия на арестованных, а также в ряде случаев фальсифицировали факты. Кроме того, убийцы не могли в деталях вспомнить, как были убиты все группы евреев, ибо у них был целый ряд таких эпизодов (см: Erglis D. A few Holocaust episodes in Krustpils: Bella Bella Weide case // The issues of the Holocaust research in Latvia. P. 271.)
См.: Cesarani D. Is there, and has there ever been, a «Holocaust industry» // The issues of the Holocaust research in Latvia. P. 89—90.
Stranga A. Latvijas sabiedribas attieksme pret holokaustu // Holokausta izpetes problemas Latvija. 31. lpp.
В этой связи вспоминается талантливое исследование петроградского профессора С.Я.Лурье «Антисемитизм в древнем мире» (Пг., 1922), в котором автор сводит причины антисемитизма к инакости духовного облика евреев.
Veisaite I. The perception of the Holocaust in Lithuania // The issues of the Holocaust research in Latvia. P. 100.
Kleimanis I. Holokausts Latvija: Atbalsis un izaicinajums // Holokausta izpetes problemas Latvija. 258. lpp.
В своих трудах эти видные латышские мыслители пытались честно вскрыть нравственные аспекты судеб своих соотечественников в годы нацистской оккупации (напр.: Maurina Z. Dzelzs aizbidni lust // R.: 15 sej. R, |1998|, 3. sej.; Biezais H. Latvija kaskrusta vara: Svesi kungi — pasi laudis. [Istlansinga], 1992)
Kangeris K. Izveles iespejas: «Jauna Eiropa», padomju republika vai neatkariga valsts: Valststiesiskie jautajumi un «liela politika» kara gados (1941—1945) // Latvija Otra pasaules kara. 79. lpp.
Ibid. 80. lpp.
Ibid.
См.: Naimark N. Op. cit. P. 27.
См.: Книга спасения / Авт.-сост. Л. Коваль. Юрмала, 1993. Ч. 1—2; Книга спасителей / Авт.-сост. Л. Коваль. Рига, 2001. Ч. 3.
Вульфсон М. Карты на стол. Рига, 1999. С. 179.
Звонов М. «По евреям — огонь!». [Б. м.|, 1993
Stranga А. Ebreji un diktaturas Baltija (1926.—1940 g.). R., 1997.
Латвийский историк Р. Виксне изучила 365 следственных дел на участников пресловутой «команды Арайса» и установила, что у вступивших в команду в 1941 году был высокий уровень образования: около 40 % имели неоконченное среднее и среднее образование, 24 % — неоконченное высшее и высшее (Viksne R. The Arвjs' commando members as seen in the KGB trail files: social standing, education, motives of joining it, and sentences received // The issues of the Holocaust research in Latvia. P. 358).
Подробнее об этой монографии А. Странги см.: Смирин Г. Новое слово в историографии Латвии // Даугава. 1997. № 6. С. 146—158; То же // Книга спасителей. Ч. 3. С. 51—63.
Ezergailis A. Araja komanda // LPSR ZA Vestis. 1988. Nr. 10. 2.—49. lpp. Перевод статьи на русский язык (с сокращенным научным аппаратом) см.: Эзергайлис А. Комнада Арайса // ВЕК (Вестн. евр. культуры). 1990. № 1/2. С. 34—42.
Vestermanis M. Holokausts Latvija: Historiogr. apsk. 124. 1pp.
См: Ezergailis A. Holokausta petisanas problemas Latvija // Latv. Vest. Inst. Zurn. 1993. Nr. 1. 126.—130. lpp.; Nr. 2. 131.—139. lpp.
Ezergailis A. The Holocaust in Latvia, 1941—1944: A missing center. Riga, [1996]. В дополненном переводе на латышский язык этот труд вышел под названием «Холокост в оккупированной немцами Латвии, 1941—1944» (Ezergailis A. Holokausts vacu okupetaja Latvija, 1941—1944. R., 1999).
Странга А. Предварительные замечания по теме «Холокост» // Евреи в меняющемся мире: Материалы 2-й Междунар. конф. С. 357.
См.: Stranga A. Ebreji un diktaturas Baltija. 160. lpp.
В малых городах Латвии по сравнению с Ригой, Даугавпилсом и Лиепаей (там были созданы более или менее крупные гетто) уничтожение евреев закончилось намного раньше. В провинции даже у трудоспособных евреев не было никаких шансов избежать смерти. Местные убийцы уменьшали психологическую нагрузку на палачей «высшей расы»; юридическая ответственность, таким образом, в известной мере тоже ложилась на местных уроженцев (см.: Erglis D. Op cit. 298. 1pp.).
Ezergailis A. Pasaizsardzibas komandanturu loma holokausta // Latvija Otra pasaules kara. 245. lpp.
Ibid. 249—250. lpp.
Ibid.. 245. lpp.
Ibid.
Ibid.
С помощью трех слов — «самоохрана», «самоочищение» и «погром» — немцы стремились втянуть местных уроженцев в акции уничтожения евреев и коммунистов (ibid. 244. 1pp.). Латышское слово pasaizsardziba (самоохрана) А.Эзергайлис выводит от немецкого Zelbstschutz, Идея самоохраны, указывает он, происходит от идеи «удара штыком» в спину Германии, который, по мысли Гитлера, исходит от евреев и их прислужников (ibid. 241. 1pp.).
Ibid. 246. 1pp. (Айзсарги (латыш, aizsargs — защитник) — полувоенная массовая организация в Латвии, созданная в марте 1919 года для борьбы с большевиками. Действовала сначала на обязательной основе, а с 1921 года — на добровольной. Включала также женские и детские организации. Послужила основной силой в осуществлении антиконституционного государственного переворота 15 мая 1934 года и главной опорой этнократического авторитарного режима К. Ульманиса Вместе с женскими и детскими организациями достигала примерно 60 тыс. человек и практически пронизывала все общество (см.: Жагар Э. Некоторые вопросы классовой борьбы в Латвийской ССР накануне Великой Отечественной войны // В дни войны. Рига, 1964. С. 33). Была ликвидирована советской властью в июле 1940 года, часть членов организации были репрессированы. Во время нацистской оккупации многие бывшие айзсарги добровольно вступили в состав вспомогательной полиции и полицейских батальонов, которые использовались гитлеровцами для расправ над мирным населением, а также посылались на фронт; в 1943 году эти батальоны влились в Латышский легион СС.)
Ezergailis A. Paрaizsardzоbas komandantыru loma holokausta. 246. 1pp. .
См.: Vestermanis M. Par dazam holokausta izpetes problemam Latvija; Id. Holokausts Latvija // Latv. Vest. Inst. Zurn. 1993. Nr.2. 128—138 lpp. См. также: Очерки истории Латвии: С 1940 г. до наших дней: Учеб. пособие / Под ред. М. Вирсиса Рига, 1991. С.63—64, 71—72.
См.: Борьба латышского народа в годы Великой Отечественной войны. С 75.
См.: Жагар Э. Указ. соч. С. 52; Дзинтарс Я. Тайны рижского подполья. Рига, 1986. С. 31—32.
См., напр.: Hвzners V.A. Varmacibas torni: Atminas. Lincolna (Nebr.), 1977. 252. lpp. u.c.
Подобные факты отражены в целом ряде воспоминаний очевидцев (см., напр.: Рысин X. Металл и душа: Художник о своей жизни. Рига, 1997. С 22—23; Аролович С. Этого не забыть // Латвийские евреи-воины, погибшие в борьбе с нацизмом, 1941—1945: Книга памяти. Рига, 1997. С. 5; и др.) и в рассказах ныне здравствующих очевидцев.
См.: Альтман И. Жертвы ненависти: Холокост в СССР, 1941—1945 гг. М., 2002. С. 241.
Там же.
См.: Смирин Г. Холокост как «болезненная» проблема в историографии Латвии // Материалы 9-й ежегод. Междунар. междисциплинар. конф. по иудаике: Тез. М., 2002. С. 207.
На многочисленные случаи мародерства указывают, в частности, Д. Эрглис (Erglis D. Op. cit. P. 298) и другие авторы.
Подобными обвинениями буквально кишит вся издававшаяся в годы оккупации фашистская печать, однако наиболее ярким образчиком этой инсинуации является сработанный в лучших традициях ведомства д-ра Геббельса иллюстрированный антисемитский пасквиль «Страшный год» (Baigais gads; Att. un dok. kraj. par bolseviku laiku no 17.VI.1940 lidz 1.VII.1941. R., 1942), переизданный единомышленниками его авторов в 1997 г. На русском языке этот «шедевр» доступен в -Интернете (www. home.parks.lv/leonards/BaigaisGads).
Sneidere I. Padomju okupacijas pirmais gads: kolaboracijas prieksnosacijumi // Latvija Otra pasaules kara. 100. lpp.
Вульфсон М. Указ. соч. С. 14.
Vestermanis M. Holokausts Latvija // Mazakumtautibu vesture Latvija. R, 1998. 211. lpp.
Stranga A. Ebreji un diktaturas Baltija 102. lpp.
Viksne R. Op. cit. P. 383.
См.: Vestermanis M. Der Holocaust in Lettland. S.101—130.
На не всегда уместное использование в историографии Латвии термина «геноцид» указывают и зарубежные авторы. В Латвии этим термином обычно обозначают репрессии советского режима против жителей Латвии в 1940—1941 и 1944—1945 годах, а также после окончания Второй мировой войны. Однако эти репрессии, согласно Конвенции ООН о предупреждении преступления геноцида и наказании за него от 2 декабря 1948 года, нельзя квалифицировать как геноцид в силу ряда причин — они были направлены не против латышей как нации, а против «классовых врагов»; зачастую эти репрессии осуществляли сами латыши (Naimark N. Op. cit. P. 22). На Западе ученые используют этот термин для обозначения систематического убийства представителей какого-либо народа с целью уничтожить этот народ как таковой. Употребление этого термина в другом значении, например «культурный» или «духовный» геноцид может быть не понято в международной аудитории (Senn A.E. Studying World War II and the Holocaust (remarks on the symposium) // The issues of the Holocaust research in Latvia. P. 16).
Kleimanis I. Op. cit. 258.—259. 1pp.
См.: Ibid. 259. 1pp.
Ibid. 259.—260. 1pp.
См.: Ibid.
См. прим. 48.
Kleimanis L Op. cit. 261. 1pp.

    
Впервые напечатано в журнале "Даугава" (2002. № 6. С. 131-145)

Прочтено: 3495      

ОтличноОчень хорошоХорошоНормальноПлохо