Loading

Казаков М.М.

  Как и многим другим великим деятелям истории, Константину с момента рождения, видимо, не было предписано войти в историю. Поэтому и дата рождения его остается с*****й, и многие детали его биографии до прихода к власти остаются неясными в силу того, что они очень скудно освещены в источниках, либо имеют более поздние легендарные наслоения.

День рождения будущего императора пришелся на 27 февраля, а относительно года у исследователей существуют расхождения с 272 до 282 г.[1] Вопреки источникам, многие авторы отдают предпочтение более ранней датировке, ввиду того, что панегиристы Константина стремились представить его более молодым к моменту прихода к власти в 306 г. с целью еще большего возвеличивания его способностей и талантов. Разумеется, и место его рождения остается неопределенным - от Британии до Дуная, хотя более убедительными представляются аргументы в пользу Несуса (Naissus) в Верхней Мезии[2], где Клавдий II одержал победу над готами, что позволило потом Константину называть его своим предком[3].

В средние века было создано немало легенд относительно родителей Константина и его рождения[4]. Из источников бесс***** то, что отцом его был Констанций Хлор, сын пастуха и дочери вольноотпущенника. Вероятнее всего Констанций Хлор имел провинциальное - придунайское происхождение[5] и благодаря своим личным качествам сумел сделать блестящую карьеру, дослужившись от солдата до августа - правителя западной части Римской империи. В момент рождения Константина Констанций, видимо, находился еще на нижних ступенях своего восхождения к вершинам власти и, возможно, занимал пост офицера в одном из дунайских легионов[6].

Мать Константина - Елена - была дочерью трактирщика и помогала отцу обслуживать посетителей гостиницы и таверны[7]. Одним из таких посетителей и был Констанций - офицер римской армии[8], который, однако, не пожелал вступать с Еленой в законный брак, как ввиду ее низкого социального статуса, так и ввиду ее происхождения из захолустной Вифинии, что никоим образом не могло способствовать карьере молодого офицера. Таким образом, Константин появился на свет в результате союза, который носил в римском праве название конкубинат и не считался официальным браком[9], хотя Констанций признал своего родившегося сына в качестве законного наследника[10].

Из источников почти ничего не известно о детских годах Константина, и вопрос о его воспитании и влияниях, оказываемых на формирование его личности в раннем возрасте, оставаясь неясным, создает определенные трудности для понимания пути будущего императора к христианству. Его отец, находясь на военной службе, проводил время в военных походах и кампаниях и вряд ли мог уделять достаточно времени своему сыну. Возможно, когда Констанций Хлор стал наместником Далмации в начале 280-х гг., маленький Константин жил с ним и получал от отца определенное воспитание и образование[11], но опять-таки нет оснований считать, что отцу и сыну удавалось проводить много времени вместе. И все-таки, вероятно, именно в это время между ними возникла столь прочная связь, что ее потом не смогли разорвать и ослабить долгие годы вынужденной разлуки. Впрочем, влияние Констанция Хлора на религиозную ориентацию сына было минимальным. Как и многие другие военные той поры Констанций не был религиозным человеком, хотя, возможно, склонялся к монотеизму[12], но официально он поклонялся Геркулесу - божественному патрону правящей династии.

Позиция Констанция в годы последнего великого гонения Диоклетиана на христиан характеризуется в источниках исключительной умеренностью. В подвластных ему провинциях в годы его правления, как явствует из источников, не было христианских мучеников. Хотя, возможно, христианские авторы специально умолчали о каких-либо фактах, способных бросить тень на отца императора, кардинально изменившего положение церкви в государстве. По данным источников, Констанций Хлор был мягким человеком и умеренным правителем, которого любили подданные (Eutrop.Epit.X,1). Из христианских авторов лишь Лактанций сообщает, что Констанций позволил разрушать церкви (Lact. De mort.,15), а Евсевий, напротив, утверждает, что он игнорировал все эдикты против христиан, всячески выказывал христианам свое расположение, оберегал их от бед и не разорял церквей (Еus.H.E. VIII, 13; Appendix к кн.VIII)[13]. Есть мнение, что после отречения Диоклетиана, когда Констанций Хлор стал августом, гонение на христиан в западной части Римской империи вообще прекратилось[14]. Впрочем, вопрос о возможности невыполнения цезарями общеимперских эдиктов, изданных Диоклетианом в период формирования системы домината, может считаться дискуссионным[15], но представляется очевидным, что система домината не могла позволить никакого своеволия и неповиновения доминусу. В пользу этого может свидетельствовать факт подчинения того же Констанция Диоклетиану, когда он вынужден был оставить любимую им, по всей видимости, Елену и жениться в начале 293 г. династическим браком на Феодоре - падчерице августа Максимиана (A.V.1.2)[16]. Впрочем, сам Константин находился в это время очень далеко от отца и вряд ли мог много слышать о деятельности Констанция, тем более, что гонения на христиан Диоклетиана и Галерия затмили все остальное.

Мать Константина Елена по данным всех наших источников была христианкой. Этот факт может служить весомым основанием в пользу умеренной позиции по отношению к христианам Констанция Хлора. Если учесть, что военная карьера Констанция не позволяла ему уделять много времени семье, то, надо полагать, в детстве Константин находился под непосредственным влиянием матери, и его путь к христианству начался именно с нее. Хотя нельзя утверждать, что это влияние было безраздельным, и что Константин проникся христианскими идеями именно в детстве - в соответствии с галльскими панегириками до 310 г. Константин почитал преимущественно Геркулеса, а также Аполлона[17]. Аноним сообщает, что Константин обучился грамоте еще в Нисусе (A.V.2.2), видимо, посещая публичную школу. Нам не известно, удалось ли Константину пройти все ступени классического образования, но любое образование в то время по своей религиозной направленности могло быть только языческим. Да и влияние матери на будущего императора не было столь уж длительным: после того как Констанций Хлор женился на Феодоре, Елена исчезает из источников на два десятилетия и нам ничего не известно о каких бы то ни было контактах с ней Константина в этот период.

После того как Констанций Хлор был назначен цезарем в 292 г., молодой Константин был приглашен ко двору Диоклетиана, где он провел несколько лет на положении почетного гостя, а фактически – заложника для обеспечения лояльности его отца (A.V.2.2; Vict.Caes.40.2) Это может служить еще одним аргументом в пользу невозможности для Констанция не подчиниться приказам доминуса. С другой стороны, этот факт свидетельствует в пользу тесной связи между отцом и сыном, т.к. в противном случае у Диоклетиана не было бы оснований держать при себе Константина в качестве заложника.

При дворе Диоклетиана Константин впервые познакомился с интригами, лестью, корыстью и всеми другими неблаговидными чертами дворцовой жизни. По выражению Э.Гиббона, при дворе Диоклетиана Константин научился искусству держать свои мысли при себе и прошел школу лицемерия[18]. С течением времени общее религиозное состояние двора Диоклетиана становилось все более враждебным по отношению к христианам, и Константин не мог не ощущать этой атмосферы, которая, надо полагать, вызывала в нем противоречивые чувства. Несомненно, будущий император был знаком со многими христианами, в том числе и с клириками, в частности, Антимием, епископом Никомедии.

Впрочем, Константин не только знакомился с дворцовыми интригами и получал приличествующее наследнику цезаря образование и воспитание[19], но и участвовал в военных походах. Уже в 296 г. Константин сопровождал Диоклетиана в походе через Палестину в Египет с целью подавления узурпатора Домиция Домициана[20]. Вскоре Константин завоевал репутацию храброго человека, обладающего военными способностями, и постепенно стал приобретать популярность среди солдат и гражданского населения[21]. Но одновременно у него появлялись завистливые недоброжелатели, среди которых самое выдающееся место занимал Галерий - цезарь при Диоклетиане и очевидный соперник Констанция Хлора.

Следует отметить, что качества Константина по достоинству оценил и сам Диоклетиан, который жаловал ему ранг трибуна (Lact. De mort.18). Однако доминус все же не смог устоять перед сильным натиском со стороны Галерия, когда обсуждался вопрос о назначении новых цезарей в связи с готовящейся отставкой Диоклетиана. Лактанций приводит длинный диалог между Диоклетианом и Галерием, из которого следует, что Галерию[22] удалось в конечном итоге добиться своего (Lact. De mort.18): когда 1 мая 305 г. состоялось публичное отречение Диоклетиана и Максимиана от власти[23], августами стали Констанций Хлор и Гай Галерий (как и предполагалось), а цезарями были назначены Север и Максимин Даза[24]. Лактанций, подробно описывая эту сцену, говорит, что все ожидали назначения Константина, причем последний стоял на возвышении вместе с высшими лицами империи и, по всей видимости, был готов принять эту честь[25].

Несмотря на очевидное недоброжелательное отношение Галерия к Константину, все же, надо полагать, им руководили не столько чувства и эмоции, сколько политические соображения. Диоклетиан и Галерий этими назначениями новых цезарей стремились показать, что доминат, как политическая система, отказывается от наследования власти по родственному принципу. В пользу этого свидетельствует и тот факт, что обойденным оказался не только Константин, сын Констанция Хлора, но и Максенций - сын Максимиана. Не последнюю роль сыграло и то обстоятельство, что у самого Галерия детей не было, и поэтому отказ от наследования власти по родственному принципу кажется вполне объяснимым: и Север, и Максимин Даза были его сослуживцами, и, назначая их цезарями, он полагался на их личные качества. Впрочем, Зосим сообщает (Zos.II.8), что Максимин был сыном сестры Галерия, то есть его племянником, поэтому родственный фактор все же не был полностью отвергнут.

Неясной остается во всей этой истории роль Констанция Хлора. Источники не сообщают о его присутствии на церемонии передачи власти, в то время как четвертый член тетрархии - Максимиан - был, по всей видимости, посвящен в планы Галерия и Диоклетиана[26]. Можно предположить, что определенное сопротивление антихристианским указам со стороны Констанция Хлора или какие-то другие его действия, о которых умалчивают источники, вызвали подозрения относительно его лояльности, и его предпочли не приглашать на процедуру передачи власти. Возможно, сыграла свою роль привязанность Констанция к сыну, о которой знали Галерий и Диоклетиан, опасавшиеся, что устранение Константина от власти сможет вызвать негативную реакцию со стороны его отца. Тем не менее, Констанций Хлор получил пост августа, и залогом союза между ним и Галерием по-прежнему должен был служить Константин, которого восточный август продолжал удерживать при своем дворе после отречения Диоклетиана[27].

Можно представить, какие чувства испытывал Константин, который наверняка рассчитывал на назначение цезарем. Вряд ли после этого у него могло остаться хоть какое-то доверие по отношению к Галерию. Может быть, именно эта унизившая его процедура и заставила Константина отказаться от веры в старых богов, веру в которых насаждали Диоклетиан и Галерий, и стать на путь поиска нового божественного покровительства? Ведь именно под образом Юпитера на воздвигнутой на месте церемонии колонне все и происходило (Lact. De mort.19).

Тетрархия, созданная Диоклетианом, должна была с его отставкой выдержать первое испытание на прочность. Однако, как это нередко случалось в истории, система не надолго пережила своего создателя, и, как оказалось, 20 лет политической стабилизации были обеспечены не столько системой тетрархии как таковой, сколько самим Диоклетианом, сумевшим заставить эту систему работать. Однако при всей кажущейся четкости наследования власти система не могла работать сама по себе - ей был необходим принцип наследования по родственному принципу, ибо именно в этом направлении развивалась римская государственность и именно этот принцип мог бы послужить укреплению стабильности.

Совсем не удивительно, что главным виновником разгоревшейся вскоре новой гражданской войны в Римской империи стал никто иной, как Константин. Пожалуй, он посчитал себя в наибольшей степени обойденным и обманутым и искал возможности вырваться из столь надоевшего ему почетного плена. Такая возможность представилась ему довольно скоро - в 306 г. ввиду болезни его отца. Галерий, по всей видимости, не желал отпускать Константина, но в то же время не мог ответить ему прямым отказом, так как причина была достаточно веской. Судя по сообщению Лактанция (Lact. De mort.24), Галерий ограничился лишь туманным обещанием, рассчитывая позже найти какой-нибудь предлог, чтобы задержать Константина. Однако последний решил действовать без промедления и отправился в путь лишь на основании этого обещания Галерия. Наутро, когда Галерий попытался взять свои слова обратно, было уже поздно – Константин был уже недосягаем для погони, так как он не только продвигался с большой скоростью, но и убивал по пути всех почтовых лошадей (A.V.3.4; Vict.Caes.40.2; Zos.II.8). Ему удалось благополучно избежать столкновения с Севером, хотя из источников неясно, предпринимал ли последний какие-либо попытки перехватить беглеца. Вероятнее всего, если учитывать скорость передвижения Константина, Север мог просто не знать о его бегстве.

Константину удалось благополучно добраться до отца, который, видимо, сумел на некоторое время оправиться от болезни и вскоре даже одержал победу над пиктами в Британии. Однако быть вместе отцу и сыну оставалось совсем недолго: в том же 306 г., 25 июля (Socr.H.E.II.1), Констанций Хлор умер в Йорке. Перед смертью он передал власть сыну, что было подтверждено войсками, провозгласившими Константина августом и императором (Lact. De mort.24-25; Eus.H.E.VIII.13; Paneg.7.8.2-4)[28]. В этой ситуации Галерию ничего не оставалось делать, как признать нового императора, хотя и не в ранге августа, а в ранге цезаря, так как в соответствии с поколебленной Константином схемой тетрархии после смерти Констанция Хлора августом должен был стать Север, и Константин, таким образом, по выражению Лактанция, был низведен со второго места на четвертое (Lact. De mort.25). Однако эта рокировка не смогла спасти тетрархию. Пример Константина оказался заразительным, и теперь Максенций, сын ушедшего под давлением Диоклетиана в отставку Максимиана, не мог смириться с тем, что сын матери низкого происхождения[29] сумел добиться власти. 28 октября того же 306 г.[30] с помощью солдат Максенций провозгласил себя императором в Риме (Eutrop.Epit.10,2,3; Socr.H.E.1,2; Vict.Caes.40.5; Zos.II,9)[31]. Одновременно его отец Максимиан во второй раз становится августом и возвращается к политической деятельности (Lact. De mort.26.7).

Таким образом, в Римской империи в один момент оказалось сразу 6 правителей, каждый из которых стремился к преобладанию над своими соперниками. Север первым попытался взять ситуацию под свой контроль и двинул войска к Риму на подавление Максенция. Однако солдаты, недовольные налоговой политикой своего августа и соблазненные обещаниями узурпатора, перешли на сторону Максенция (A.V.3.6; Zos.II,10). Север бежал в Равенну, но потом "вернул пурпурную мантию тому, от кого он ее получил" (Lact. De mort.26), то есть Максимиану. Вскоре этот неудачливый правитель покончил с собой или был казнен[32].

Любопытно, что в источниках нет данных о реакции Константина на узурпацию Максенция, и лишь монеты показывают, что Константин и Максенций взаимно признали друг друга[33]. По всей видимости, Константин до поры до времени сохранял нейтралитет и следил за развитием событий, укрепляя свои позиции в Британии и Галлии. По сообщению Лактанция, в Галлию к Константину отправился Максимиан с тем, чтобы выдать за него свою младшую дочь Фаусту (Lact.De mort.27). Константин не только не стал выступать против узурпатора, так как понимал, что претензии Максенция на власть также справедливы, как и его собственные, но и вступил в брак с Фаустой[34], связывая тем самым себя родственными узами и с Максенцием, и с Максимианом. В ответ на лояльность и в целях укрепления складывающегося союза Максимиан провозгласил Константина августом в 307 г.[35]

Тем временем Галерий, как старший по рангу август, попытался восстановить тетрархию и вторгся с войсками в Италию. Однако Рим был очень хорошо укреплен, и Галерий был вынужден ни с чем вернуться в свои восточные владения, хотя часть Италии была опустошена им и разграблена[36]. Максимиан, старший по возрасту август, вернувшись из Галлии, обнаружил, что у его сына больше власти, чем у него самого,  попытался обвинить Максенция во всех бедах и даже сорвал с него пурпур. Однако солдаты оказались на стороне Максенция и изгнали Максимиана из города[37]. Впрочем, на этом престарелый август не успокоился. Вначале он попытался организовать встречу с Галерием, намереваясь организовать на него покушение и потом захватить его владения[38]. Галерий, незадолго перед тем[39] назначивший вместо Севера новым августом на западе Лициния[40], согласился на эту встречу всех правителей Римской империи, целью которой, как было объявлено, являлось наведение порядка в империи. На эту встречу Галерием был приглашен и Диоклетиан, который, отказавшись от предложения Максимиана вернуться к власти, принял участие в этой встрече, вероятно, намереваясь своим авторитетом примирить соперников. Встреча состоялась в Карнунтуме на Дунае в конце 307 или в 308 г.[41] и, по-видимому, не принесла желаемых плодов. Однако, как замечает Лактанций, в один момент у власти оказалось сразу 6 официальных правителей Римской империи: 2 старших августа, 2 августа и 2 цезаря[42].

Максенций вскоре попытался завладеть Африкой, которая находилась под управлением викария Домиция Александра, назначенного Галерием[43]. Направленные в Африку посланники Максенция успеха не имели (Zos.II.12), напротив, Александр организовал блокаду Рима, препятствовавшую снабжению города зерном[44]. Военное вторжение в Африку было отложено по причине плохих предзнаменований, полученных в результате ауспиций, и Максенций не нашел ничего лучшего, как попросить у Александра в знак лояльности в заложники его сына. Последний, разумеется, ответил отказом, и Максенций решил подослать к Александру убийц. Но события приняли неожиданный оборот: убийцы были схвачены солдатами, которые провозгласили Александра императором (Zos.II.12)[45].

Максимиан, потерпев неудачу в попытке устранить Галерия, так как встреча в Карнунтуме, напротив, способствовала росту авторитета последнего, попытался организовать выступление против Константина. Однако и на этот раз ему не удалось осуществить свои намерения: Константин действовал достаточно решительно, и солдаты Максимиана, осажденного в Массилии, сами открыли ворота города и притащили Максимиана к Константину. Последний, тем не менее, не стал лишать своего тестя жизни, хотя и отобрал у него знаки императорского достоинства (Lact. De mort.29). Но даже после этого Максимиан затеял новые интриги, используя свою дочь Фаусту, которая, впрочем, оказалась более преданной мужу, чем отцу и рассказала о новых кознях Максимиана Константину[46]. Зять устроил тестю ловушку, попытка преступления была раскрыта, и неугомонному августу было предложено самому выбрать вид смерти (Lact. De mort.30. Cf.Eus.H.E.VIII.13.15; Vict.Caes.40.21; Eutrop.Epit. 10.3.2)[47].

В итоге относительная политическая стабильность была восстановлена, если не считать, что у власти оставался Максенций, явно не вписывавшийся в схему тетрархии. Впрочем, и между самими тетрархами отношения были отнюдь не добрыми. На новом витке борьбы Максимин Даза начал выражать недовольство в связи с тем, что Лициний был назначен августом, минуя ранг цезаря, в то время как он сам оставался на третьем месте в иерархии империи. Никакие уговоры Галерия на него не подействовали, так как, по выражению Лактанция, "зверь был ранен и рычал" (Lact. De mort.32). Тогда Галерий нашел поистине соломоново решение: он отменил ранг цезаря вообще и назвал себя вместе с Лицинием августами, а Максимина Дазу и Константина - "сыновьями августов". Однако и это не утешило уязвленного самолюбия Максимина[48], который написал Галерию, что солдаты уже провозгласили его августом[49]. В итоге Галерий сдался и постановил, чтобы все четверо назывались императорами (Lact. De mort.32). Таким образом, тетрархия, как политическая система, прекратила свое существование.

Играл ли какую-либо роль в этих бурных политических событиях 305-310 гг. религиозный и, в частности, христианский фактор? Гонение на христиан в этот период продолжалось, и антихристианские эдикты оставались в силе (Eus.H.E.VIII.15). Трудно судить о том, в какой мере каждый из императоров, августов и цезарей проводил антихристианские гонения и соблюдал антихристианские декреты. Пожалуй, наиболее осторожным и соответствующим источникам может быть вывод о том, что религиозная политика в это время отошла далеко на второй план для высшего эшелона власти и проводилась на местах в соответствии с компетенцией и религиозными настроениями чиновников[50]

В источниках нет никаких сведений о религиозной позиции Константина в это время, и мы можем лишь предполагать о том, что он следовал принципу религиозной терпимости, ибо в противном случае, несмотря на все стремление христианских авторов приукрасить личность этого императора, хоть какие-то сведения должны были бы сохраниться у языческих писателей[51].

В 310 г. Галерия постигла страшная болезнь[52]. 30 апреля 311 г., накануне смерти, он успел издать в Никомедии эдикт о терпимости к христианам, который был прямой противоположностью всей его предшествующей политике, так как именно Галерий практически всеми христианскими авторами считается главным инициатором великого гонения и, пожалуй, самым активным гонителем христиан. Относительно причин столь резкого поворота в религиозной политике можно сказать лишь то, что этот поворот был обусловлен объективными причинами, о которых уже шла речь выше, но толчком, несомненно, послужила болезнь Галерия[53]. Надо полагать, что после почти 10 лет преследований христиан даже Галерию показалась очевидной тщетность такой политики, и изменение отношения к христианству было, очевидно, его последней попыткой сохранить жизнь, призвав на помощь христианского бога[54].

Текст эдикта Галерия сохранился в греческом (полном) варианте у Евсевия[55] (Eus.H.E.VIII.17.3-11) и в латинском (сокращенном) у Лактанция[56] (Lact. De mort.34). Эдикт состоит из вступления и двух частей. Во вступлении, которое приводит только Евсевий, дается перечисление всех титулов Галерия и Лициния, от имени которых был издан этот эдикт[57]. В первой части эдикта объясняется предшествующая политика преследований христиан. В качестве главной причины гонений приводится необходимость следовать древним законам, обычаям предков и общественной дисциплине. Христиане же, говорится в эдикте, отвергли религию предков, создали свои законы и устраивали свои собрания. Целью предшествующих эдиктов, следует далее, было вернуть христиан к установлениям предков, и многие христиане пострадали, в том числе, отмечается в тексте Евсевия, были преданы различным видам смерти.

Во второй части эдикта констатируется, что большинство христиан осталось верным своим убеждениям и что положение, когда люди не почитают языческих богов и лишены возможности почитать бога христианского, заставило императоров из соображений милосердия и гуманности объявить следующее:

1)   всем христианам давалось прощение, то есть эта формула могла означать прекращение действия антихристианских эдиктов;

2)   христианам разрешалось быть христианами, как и прежде (до 303 г.), то есть они признавались государственной властью, хотя, судя по тексту, это еще не означало полной легализации их статуса, так как церковь не признавалась еще юридическим лицом;

3)   христианам разрешалось строить здания для своих собраний, и, следовательно, им было позволено свободно отправлять культ, правда, с оговоркой, чтобы они не делали ничего, противоречащего "дисциплине".

Эдикт завершается обещанием выработать соответствующие указания магистратам по реализации этих мер. Своеобразным эпилогом эдикта явилось пожелание христианам, чтобы они молились за здоровье императоров (видимо, именно на это больше всего и рассчитывал Галерий), за безопасность римского государства и народов в нем проживающих, а также и за самих себя, ибо "от процветания государства зависит и положение их собственных домов".

Разумеется, эдикт Галерия был весьма скромным по содержанию с точки зрения того, что он не давал христианам почти ничего, кроме терпимости со стороны государства[58]. Христианам лишь давалось право на существование - ни больше, ни меньше, и вряд ли есть основания видеть в этом эдикте решительный поворот в религиозной политике римского государства. Хотя, надо признать, что во многих отношениях этот момент был критическим. Римская империя в религиозном отношении как бы застыла на месте, не зная, куда двигаться дальше: либо оказать покровительство христианам и поставить их религию в равное положение с другими религиозными культами в надежде использовать ее в государственных и политических целях, либо продолжать традиционное покровительство старой римской религии, которая была надежной опорой государства на протяжении многих веков; либо оставить все как есть, не оказывая явного покровительства ни одной из религий, оставляя им возможность для конкуренции и занимая религиозно нейтральную позицию, что, впрочем, было наиболее проблематично.

Однако Галерия все эти соображения интересовали в наименьшей степени. Разумеется, эдикт о терпимости уже не мог принести ему прощение ни со стороны христиан, которых он подвергал столь жестоким гонениям[59], ни со стороны их Бога, который столь же равнодушно, как и до эдикта, позволял червям терзать его измученную плоть, пока, спустя короткое время после издания эдикта о терпимости, он не отошел в мир иной[60].

Первым и, пожалуй, основным следствием эдикта было то, что из тюрем были освобождены многие христиане (Lact. De mort.35) и гонение было прекращено[61]. После смерти Галерия в Римской империи снова оказалось 4 правителя у власти[62], и, таким образом, существовали реальные предпосылки для установления политической стабильности и, возможно, даже для возвращения к уже опробованной на практике системе тетрархии. Однако путь Константина к власти и к христианству со смертью Галерия приобрел новый поворот, и именно Константин снова, как и в 306 г., нарушил казавшуюся столь близкой стабильность.

Между тем, ситуация в Риме оставалась тревожной и еще более ухудшилась, когда произошел пожар, в результате которого сгорел храм Фортуны. По городу прокатились волнения, в том числе и среди солдат, но Максенцию удалось быстро их успокоить, и он сохранял контроль над ситуацией (Zos.II.13). Понимая, что реализация его дальнейших планов будет невозможна, пока он не уладит вопрос с Африкой, Максенций послал против Александра войска во главе с преторианским префектом Руфином Волузианом. В первом же сражении слабое сопротивление со стороны новоявленного императора было сломлено, и сам Александр вскоре после этого был схвачен и задушен. Не было пощады и по отношению к его сторонникам: они были либо преданы смерти, либо, в лучшем случае, лишены собственности (Zos.II.14).

Источники изображают Максенция как жестокого и беспощадного тирана, причем, и языческие, и христианские авторы сходятся в этой оценке (Eus.H.E.VIII.14; Vict.Caes.40.24; Paneg.9.3-4,14-16,28;10.28[63]; Zos.II.14.4). Несомненно, что отрицательное отношение к Максенцию в источниках исходит от официальной версии победителя, стремившегося очернить своего побежденного соперника[64]. Впрочем, в этих оценках, пожалуй, главное то, что Максенций оставался терпимым по отношению к христианству и не подвергал христиан гонениям, хотя сам оставался апологетом язычества[65].

Основной причиной начавшейся вскоре после этих событий войны между Максенцием и Константином античные авторы называют стремление первого отомстить за смерть отца (Zos.II.14.1; Lact. De mort.43), причем Зосим отмечает, что Максенций имел намерение вторгнуться в Рецию между Иллирией и Галлией, потому что он мечтал завоевать Далмацию и Иллирию с помощью войск Лициния[66]. Между тем Лициний вначале заключил в Вифинии соглашение с Максимином Дазой (Lact. De mort.36), а затем и с Константином, который пообещал ему в жены свою сестру Констанцию (Lact. De mort.43). Последнее обстоятельство послужило причиной секретного соглашения между Максенцием и Максимином в противовес союзу Лициния и Константина (Lact. De mort.43). Характер и содержание этих соглашений нам не известны, но достаточно очевидным представляется то, что к 312 г. произошло сближение Константина и Лициния в противовес Максенцию и Максимиану. Причем оба союза были скорее декларативными, так как в ходе военных действий ни Лициний не оказал военной поддержки Константину, ни Максимиан - Максенцию. Любопытно, что из всех авторов лишь Евсевий представляет Константина инициатором войны, отмечая, что он стремился вернуть римлянам их исконную свободу и освободить их из-под власти тирана (Eus.H.E.IX.9; cf.Vita I.26). Как бы то ни было, но в источниках нет ни малейшего намека на то, что причины этой войны могли иметь хоть какое-то отношение к религии. Несомненно, это была борьба за власть[67], и в данном случае религиозный фактор не был на повестке дня или, что более близко к ситуации, на острие копья.

Война между Константином и Максенцием началась, вероятно, в 311 г.[68] Ход ее слабо отражен в источниках, за исключением последней битвы, ставшей знаменитой благодаря христианству. Некоторые моменты, связанные с этой войной, вызывают определенное недоумение, прежде всего, соотношение сил. Зосим сообщает, что у Константина было 90 тыс. пехоты и 8 тыс. кавалерии, а у Максенция - 170 тыс. пехоты и 18 тыс. кавалерии (Zos.II.15). Панегирики дают более скромные и, надо полагать, более близкие к действительности цифры: 100 тыс. - у Максенция и менее 40 тыс. - у Константина (Paneg.9.3.3; 9.5.1-2). Другие источники не приводят конкретных цифр, но сходятся на том, что Максенций располагал значительно превосходящими силами[69], чем Константин, который, по всей видимости, действительно был вынужден оставить часть своей армии в Галлии для охраны беспокойной рейнской границы. Однако, в ходе этой войны Константин все время выступает в качестве атакующей стороны: беспрепятственно переходит Альпы (Zos.II.15), разбивает части Максенция у Турина и Вероны (A.V.4.12; Paneg.9.5-13; 10.19-26)[70] и подходит к стенам самого Рима. Максенций же тем временем отсиживался в вечном городе ввиду дурных предзнаменований, полученных в результате языческих гаданий (Lact. De mort.44. Cf.Eus.H.E.IX.9.3). Объяснением успеха Константина может быть либо то, что источники намеренно исказили действительное соотношение сил, либо то, что популярность Максенция в результате его политики и аморального поведения ко времени этой военной кампании резко упала, либо и то, и другое.

Окончание этой быстротечной войны ознаменовано широко известной битвой у Мильвийского моста[71], которой посвящено огромное количество исследований и которая стала своеобразным поворотным пунктом в истории развития всей мировой цивилизации. И с точки зрения стратегической, и с точки зрения политической, и с точки зрения данного момента истории Римской империи эта битва никакого значения не имела и была лишь еще одним столкновением в длинной цепи подобного рода сражений в борьбе за власть. Независимо от того, кто бы ни одержал в ней победу, Римская империя продолжала бы жить обычной жизнью, ибо, в общем-то, и Константин, и Максенций имели равные основания добиваться власти. В случае гибели их обоих в стране не наступила бы анархия, так как у власти оставались Лициний и Максимин Даза. Надо полагать, что в глазах подданных Римской империи эта битва являла собой совершенно ординарное событие и мало чем отличалась от многих других сражений, как у стен самого Рима, так и далеко за его пределами.

Однако случилось так, что эта битва не просто вошла в историю, но стала ее эпохальной вехой, с которой начался отсчет новой эры, открытый "Константиновой революцией". И, если вести речь о последней, то она, в свою очередь, началась с битвы у Мильвийского моста. Что же произошло на самом деле, и как действительные события повлияли на последующий ход истории? Источники дают довольно ясную картину этой битвы, которую мы попытаемся ниже реконструировать.

Константин подошел к Риму и разбил лагерь на равнине к северо-востоку от Мильвийского моста (Zos.II.16.1; Lact. De mort.44; Paneg.9.16.3; 10.28.4-6)[72]. Максенций, осуществляя подготовку к решающей битве, приказал построить через Тибр мост-ловушку, который состоял из двух частей и в случае разъединения их должен был рухнуть в воду вместе со всеми находящимися на нем людьми (Zos.II.15.3-4)[73]. Частью подготовки к сражению были, как обычно, языческие гадания и изучение Сивиллиных книг. В результате было получено предзнаменование, что погибнет тот, кто причиняет вред Риму, и, разумеется, это предзнаменование Максенций истолковал в свою пользу, считая себя защитником вечного города (Zos.II.16.1; Lact.De mort.44).

Битва произошла 28 октября 312 г. Оба императора - Константин и Максенций - сами приняли в ней непосредственное участие. Сражение началось с кавалерийской атаки Константина на кавалерию Максенция, затем в бой вступила пехота. По всей видимости, инициатива с самого начала битвы была у Константина, и он не упускал ее до самого конца. Моральный дух солдат Максенция был в этот момент не на высоте, так как, по замечанию Зосима, они тоже хотели избавиться от "дикой тирании" (Zos.II.16.3), но многие из них сражались честно и не избежали смерти. Некоторое время Максенцию удавалось сдерживать натиск противника, главным образом благодаря кавалерии, но вскоре его войска обратились в бегство по мосту в город. Построенный наспех мост не выдержал напора такого количества людей и рухнул в бурный поток, став ловушкой для самого же Максенция, который упал в воду и утонул вместе со многими другими (Zos.II.16.4)[74]. На следующий день его тело было найдено, труп обезглавлен и голова неудачливого узурпатора была доставлена в Рим (A.V.4.12), а затем совершила мрачное путешествие в Африку с тем, чтобы убедить народ в его гибели[75].

Константин "с триумфальными гимнами" (Eus.H.E.IX.9.9) вошел в Рим и был признан в качестве победителя и императора сенатом и народом (Lact. De mort.44). Победитель ограничился наказанием лишь самых близких сторонников Максенция и распустил преторианскую гвардию, как источник смут (Zos.II.17.2; Vict.Caes.40.25). В ознаменование его победы была воздвигнута триумфальная арка с надписью: "Императору Флавию Константину, величайшему, благочестивому, счастливому, Августу, в связи с тем, что вдохновленный Божественным и величием своего разума он со своей армией отомстил во имя общего блага праведным оружием, как самому тирану, так и всем его приспешникам одновременно, сенат и римский народ посвятили эту арку, чтобы прославить его триумфы. Освободителю города. Восстановителю мира"[76].

В целом, за исключением отдельных незначительных деталей, описание битвы у Мильвийского моста в различных источниках - христианских и нехристианских - сходится. Константин одержал сравнительно легкую победу и избавился от своего политического противника, став, по сути, единоличным правителем всей западной части Римской империи. Такая легкая победа могла быть отнесена либо на счет выдающихся талантов одного полководца и полной несостоятельности другого, либо на счет мужества и боевой выучки солдат, закаленных в боях с варварами, в отличие от италийских контингентов, которые не участвовали в серьезных военных кампаниях. Однако в античную эпоху и тем более во время формирования системы домината такого тривиального объяснения было уже недостаточно, особенно если принять во внимание, что доминат предполагал обожествление доминуса или хотя бы его непосредственную связь с высшими божественными силами. Эта связь с достаточной ясностью была подчеркнута в надписи на триумфальной арке. Однако и для самого Константина, и для его ближайшего окружения, да и для всех подданных империи, взбудораженных очередным витком гражданских войн и междоусобиц, одной ссылки на абстрактное divinity было уже недостаточно.

Очень трудно утверждать с полной определенностью, когда и по чьей инициативе началось формирование легенды о божественной помощи в битве у Мильвийского моста. По нашему мнению, инициатором создания этой легенды был сам Константин, и, вероятнее всего, формирование ее не было делом одного дня, но растянулось на многие годы. Начало же формированию этой легенды, надо полагать, было положено той самой ссылкой на divinity на триумфальной арке.

В настоящее время существует огромная литература, посвященная видению и обращению Константина[77]. Разумеется, объективность разрешения этой проблемы зависит от состояния источников и их интерпретации. При этом следует учитывать не только сведения Евсевия и Лактанция, как бы ни относиться к их подлинности, но и данные языческих авторов, а также монеты и надписи. Ниже мы попытаемся представить собственный взгляд на видение и обращение Константина.

Как уже отмечалось, Константин, по всей видимости, познакомился с христианством еще в детстве, благодаря своей матери Елене[78]. Однако он не воспринял эту религию в качестве своей веры и, придя к власти, стал во главе культа Геркулеса[79], который был патроном династии Максимиана, а затем, после его добровольной отставки в 305 г., Констанция Хлора. Другим официальным культом тетрархии было поклонение Юпитеру, который ассоциировался с династией Диоклетиана, а после него - Галерия. Данные источ­ников, особенно панегириков, дают основания считать, что Константин был язычником, но не в политеистическом смысле, а склонялся к монотеизму[80]. Эта склонность, однако, не мешала ему менять богов в зависимости от политической ситуации. В частности, после описанных событий, связанных с интригами Максимиана, и особенно после его гибели Константин был вынужден отказаться от культа Геркулеса, который ассоциировался с Максимианом-Геркулием[81].

Вопрос о выборе новой официальной религии решился во время посещения Константином храма Аполлона в Галлии в 310 г., когда он совершал последний поход против Максимиана на Марсель[82]. Как явствует из панегирика, произнесенного по поводу победы Константина над Максимианом, в этом храме Константину представилось видение самого Аполлона, сопровождаемого Викторией. Боги вручили Константину лавровые венки, предрекавшие императору 30 лет правления (Paneg.7[6].21.3-5). Хорошо известно, что языческие храмы были необычайно искусны в имитации такого рода видений и разыгрывании целых мистических спектаклей перед суеверной публикой. Тем более такой мистификации можно было ожидать в храме Аполлона, который славился на весь античный мир именно своим даром предсказывать будущее. Трудно сказать, поверил ли Константин в то, что он увидел в храме, но можно не сомневаться в том, что он остался очень доволен полученным предзнаменованием и, возможно, на каком-либо из воинских штандартов в это время появилась цифра ХХХ...

Вопрос о культе Геркулеса окончательно отпал после низвержения Максимиана, но и принять столь польстивший ему культ Аполлона[83] в чистом виде Константин не мог. Его армия состояла по большей части из варваров и романизированных галлов[84], которые были весьма далеки от эллинского эстетства и нуждались в чем-то более близком, простом и понятном. Мог ли Константин в тот момент, в 310 г., сразу заменить Геркулеса Христом? Ответ на этот вопрос может быть отрицательным в силу целого ряда факторов.

Прежде всего, следует помнить о том, что антихристианские эдикты все еще оставались в силе и считались, по крайней мере формально, действующими на всей территории Римской империи. Надо полагать, что признание Константином христианства в это время могло означать для него немедленную войну с еще живым тогда Галерием и Максимином Дазой. Кроме того, среди солдат самого Константина христиан было, вероятно, если и не столько же мало, то лишь немногим больше, чем почитателей Аполлона[85]. А пока сам Константин был лишь одним из многих других императоров, с настроениями своих солдат он должен был считаться в первую очередь, и вносить в их среду религиозные раздоры никак не могло входить в его интересы. Да и разница между Геркулесом и Христом была столь велика, что для перехода от одного к другому требовался какой-то промежуточный вариант, если даже допустить, что сам Константин имел склонность к христианству.

Как уже отмечалось, в плане личной религии Константин в это время склонялся к монотеизму, но не в христианском, а в языческом варианте. И если говорить о данном моменте, то наиболее удобным и приемлемым и для Константина, и для римлян, и для галлов, и для других варваров был культ Солнца[86] (Sol Invictus). Константин соединил его с культом Аполлона[87], и это позволяло удовлетворять религиозные потребности как римлян, так и варваров, находящихся на службе у римлян. Вероятно, именно в это время, в конце 310-311 гг., на щитах солдат и воинских штандартах могла появиться эмблема в виде свастики или перекрестных линий, напоминавших римскую цифру десять (X). Возможно, символика была более сложной и замысловатой, так как символ солнца в античных изображениях и надписях имеет очень большое количество вариантов. Возможно, что солнечная символика нашла какое-то сочетание с цифрой ХХХ, возникшей в связи с предсказанием, полученным Константином в храме Аполлона. Однако, в любом случае, есть все основания полагать, что именно эта солнечная символика и была на щитах и штандартах армии Константина в битве у Мильвийского моста. И независимо от личных религиозных убеждений Константина этот сложный знак стал рассматриваться как символ непобедимости императора, а христианский оттенок он приобрел значительно позже. Также следует отметить, что и само слово labarum, которое потом стало ассоциироваться с христианским знаком, предвещавшим победу Константину, галльского происхождения. Это слово было распространено в среде кельтов, и его символика могла обозначать как Солнце, так и молнию[88].

Остается вопрос о видении Константина, которое является, пожалуй, центральным моментом всей христианской литературы, посвященной как этим событиям, так и всей "Константиновой революции". Вряд ли есть основания считать этого императора экзальтированной и склонной к мистицизму личностью. Но любой человек видит сны и может галлюцинировать в те или иные моменты своего психического и физического состояния. Поэтому вполне допустимо, что Константину после длительного похода и ряда сражений, накануне решающей для него битвы, мог привидеться или присниться либо Христос, либо Аполлон, либо вообще весь пантеон небесных обитателей[89]. Однако любой сон и любое видение сознательно или подсознательно[90] может быть истолковано совершенно по разному[91], и по прошествии времени оно приобретает совершенно иное значение[92]. И если Константину накануне битвы действительно привиделся Христос, тогда довольно легко объяснить мотивы Миланского эдикта, но нет никаких оснований считать, что это видение хоть как-то способствовало ходу битвы у Мильвийского моста, и что оно могло быть тогда предано огласке. Напротив, есть все основания считать, что битва происходила с солнечной религиозной символикой, которая могла вдохновить воинов Константина и не могла оскорбить воинов Максенция[93].

Допустим, что сам Константин в определенной степени отнес свою победу на помощь божественных сил. Хотя, надо признать, что для системы домината более удобным было бы признание непобедимости и могущества самого императора. Но, так как наряду с Константином оставались еще союзник (пока!) Лициний и противник Максимин Даза, в тот момент удобнее и выгоднее для Константина было заручиться поддержкой свыше. Именно поэтому в надписи на триумфальной арке присутствовало "божественное" - пока абстрактное и в одинаковой степени применимое к любой религии.

После Миланского эдикта, который можно рассматривать как жест благодарности Константина Христу за помощь в сражении, легенда получила дальнейшее развитие по мере сближения Константина с христианской церковью. Следующим этапом в ее формировании можно считать победу Лициния над Максимином Дазой, который был одним из главных гонителей христиан. В глазах последних эта победа была одержана тоже с божественной помощью, и христианские источники свидетельствуют о том, что и Лицинию было видение ангела. В силу этого факта потребовалось дальнейшее развитие и легенды о видении Константина. Любопытно, что в первой редакции "Церковной истории" Евсевия главный акцент сделан на видение Лициния, а о Константине упоминается лишь вскользь[94]. Следует отметить и то, что монеты с символикой, которую можно было истолковать и как христианскую, и как языческо-солярную появляются только после 317 г., ввиду усиливающегося сближения Константина с христианством[95]. Это был тот самый знак, похожий на кириллическую букву «Ж», который никогда не встречался раньше[96] и который мог обозначать одновременно монограмму Христа, десятилетие правления Константина, V - победу Константина над противниками, Солнце в символе свастики - нового божественного покровителя Константиновой династии, и даже Аполлона, если истолковать нижнюю часть буквы «Р» как развернутую на 90 градусов перекладину буквы «А»[97]. Лактанций, писавший в конце 310-х гг., отнес этот знак в 312 год[98], и тем самым легенда получила дальнейшее развитие.

После разгрома и устранения Лициния формирование легенды о видении, знаке и помощи Христа в битве у Мильвийского моста вступило в завершающую стадию. Теперь у Евсевия в новой редакции "Церковной истории" центр тяжести был перенесен с Лициния на Константина. Но этого теперь уже было недостаточно. В свете активного взаимодействия Константина с христианской церковью в ходе и после Никейского собора требовалось новое освещение всей жизни императора. И, надо полагать, Евсевию не пришлось долго ломать голову над тем, какое именно событие следовало выделить в качестве поворотного пункта пути Константина к христианству. Очевидно, что в 330х гг. таким поворотным пунктом могла представляться только битва у Мильвийского моста, и теперь уже легенда получила свое полное оформление в "Жизнеописании Константина", завершенном Евсевием уже после смерти императора.

Таким образом, битва у Мильвийского моста стала поворотным пунктом в истории не сама по себе, а по мере развития легенды, окончательно оформившейся к концу 330х годов, то есть спустя почти два десятилетия.

В связи с формированием легенды об обращении Константина представляет интерес вопрос о его действительном обращении в христианство. Как уже было отмечено выше, Константин имел некоторую склонность к христианской религии с детства, и уже в силу этого его обращение вряд ли могло быть единовременным актом и результатом мгновенного озарения. Путь Константина к христианству был длительным и весьма сложным[99]. Даже Миланский эдикт не дает оснований утверждать, что Константин в момент его издания являлся верующим христианином. Более вероятным и близким к истине представляется то, что обращение Константина в христианство завершилось лишь к концу его жизни, и сам факт крещения на смертном одре является, пожалуй, главным доказательством того, что император стал христианином не только в силу тех или иных политических соображений, которые, несомненно, превалировали до этого, но в силу осознания возможности жизни после смерти в случае крещения и веры в спасение, обещанное христианской религией. Однако, вряд ли есть основания полагать, что Константин хорошо понимал христианское учение и тем более догматику.

Вскоре после победы над Максенцием и утверждения в Риме Константин направился в Медиолан. Туда же прибыл и Лициний, и союз двух правителей Римской империи был скреплен женитьбой Лициния на сестре Константина. Впрочем, этот факт, как и сам союз Лициния и Константина, стал лишь эпизодом их встречи в Медиолане, которая ознаменовалась событием, явившимся одной из важнейших вех мировой истории и центральным пунктом "Константиновой революции". Медиолан стал местом издания Константином и Лицинием знаменитого Миланского эдикта 313 г., открывавшего эру настоящей христианизации Римской империи. Следует отметить, что скептицизм некоторых авторов по поводу самого факта существования этого эдикта вряд ли имеет достаточно оснований хотя бы потому, что вся последующая политика самого Константина и положение христианства и церкви в Римской империи являются достаточно убедительным свидетельством в пользу его реальности.

Миланский эдикт был издан от имени Констанция и Лициния, и надо полагать, последний в не меньшей степени, чем Константин, приложил руку к этому знаменитому историческому документу, хотя все лавры, разумеется, достались Константину, одержавшему верх над Лицинием в конечной стадии борьбы за власть. Текст Миланского эдикта приводят Евсевий в переводе с латинского на греческий язык (Eus.H.E.Х,5) и Лактанций (Lact. De mort.48)., который, кстати, и считает его инициатором Лициния. Текст Лактанция тоже вторичен - это указ Лициния правителю провинции, изданный уже после собственно Миланского эдикта. Оба текста почти полностью совпадают, т.к. оба автора использовали письма, посланные Лицинием правителям восточных провинций, и расхождения скорее можно отнести на тонкости перевода, чем на действительные различия оригинального текста. Что касается западных провинций, то из приводимого авторами текста можно понять, что перечисляемые меры в пользу христианства были там уже в силе[100].

Собственно Миланский эдикт, даже если понимать под ним политику, согласованную Константином и Лицинием в Медиолане, начинается с констатации принципа веротерпимости и ссылки на эдикт Галерия:"...мы издали повеление как всем другим, так и христианам хранить свою веру и богопочитание" (Eus.H.E.Х,5,2.)[101]. Пожалуй, особого внимания заслуживает именно этот факт, что на протяжении всего эдикта главный акцент делается именно на соблюдение принципа веротерпимости по отношению ко всем религиям, без умаления какой бы то ни было веры. Не вызывает сомнения, что религиозный мир в империи Константин и Лициний считали одним из непременных условий мира гражданского.

Относительно же непосредственно христиан основные положения эдикта сводятся к следующему:

Во-первых, эдикт отменял прежние распоряжения относительно христиан и разрешал свободное и беспрепятственное исповедание христианской веры (Eus.H.E. Х,5,6; Lact. De mort.48), т.е. тем самым официально прекращалось гонение. Вместе с тем в этом можно видеть и провозглашение новой политики государства в отношении христианской религии.

Во-вторых, эдикт предписывал немедленно и безвозмездно вернуть христианам ("всему их обществу и каждому собранию") места их собраний и другую собственность, а также обещал возмещение ущерба из государственной казны через суд, если такие места были куплены частными лицами (Eus.H.E. Х,5,9-11; Lact. De mort.48).

Эдикт завершается заверением императоров в их заботе "об общем народном спокойствии" и распоряжением довести этот закон до всеобщего сведения ((Eus.H.E.Х,5,12,14; Lact. De mort.48). Лактанций добавляет, что по изданию этого указа Лициний произнес речь, в которой он вдохновлял христиан на восстановление церковных зданий.

В целом текст эдикта содержит больше риторики, чем предоставления христианам реальных прав и свобод. Сам стиль эдикта убедительно свидетельствует в пользу того, что не свобода вероисповедания была главной заботой императоров, а внутренняя стабильность Римской империи. К тому же в условиях домината всякая свобода, в том числе и религиозная, была ограниченной и неизбежно подпадала под контроль государства. Истинное же значение Миланского эдикта состоит в самом факте изменения религиозной политики Римской империи, которая теперь поворачивалась от конфронтации с христианством к сотрудничеству с ним. И настоящие условия для христианизации обеспечивал не столько сам Миланский эдикт, как таковой, сколько последующие меры Константина и его последователей. Причем эти меры были направлены не столько на реализацию положений Миланского эдикта (эти положения были в основном реализованы сразу после его опубликования), сколько на дальнейшее развитие его главной идеи – поставить христианство в равные условия с другими религиями и обеспечить поддержку государства со стороны христианской церкви и самих христиан. Именно эти меры, а не сам эдикт, следует поставить в заслугу императору Константину, открывшему дорогу христианизации Римской империи. Впрочем, и не факт единовременного "обращения" Константина следует рассматривать как главную движущую силу «Константиновой революции». Если понимать под этой революцией изменение положения христианства и предоставление возможностей для христианизации Римской империи, то движущей силой этого процесса являлась религиозная политика государства, определявшаяся объективными историческими условиями – выходом Римской империи из кризиса и созданием системы домината.

 

[1] Hollsapple L.B. Constantine the Great. - N.Y, 1942, p.106; Barnes T. D. The new empire of Diocletian and Constantine. - Cambridge, Mass., 1982, p.39-40; Grant M. Constantine the Great: The Man and His Times. - New York, 1994, p.15.

[2] Анонимный автор биографии Константина не сообщает о месте рождения Константина, но говорит, что он был привезен матерью в Несус (Anonymus Valesianus.2.2).

[3] Аноним сообщает, что Констанций Хлор - отец Константина - был внуком брата Клавдия II (A.V. 1.2. Cf. Eutrop.IX,22; Hieron.a Ab...2307). См. также: Grant M. Op.cit., p.15-16,26-27.

[4] Обзор этих легенд см.: Hollsapple L.B. Op.cit., p.109-112.

[5] Grant M. Op.cit., p.16; Холсэпл говорит, что он происходил из Мезии или Дардании (Hollsapple L.B. Op.cit., p.113); Барнс пишет о происхождении семьи Констанция из Дакии Ripensis (Barnes T. D. Op.cit., р.36).

[6] Аноним приводит следующие ступени карьеры Констанция при императоре Каре: телохранитель императора, трибун, правитель Далмации (A.V.1.2).

[7] Амвросий Медиоланский определяет ее статус термином stabularia (De Obitu Theodosii,42); аноним - matre vilissima (A.V.2.2).

[8] Барнс полагает, что брак Констанция с Еленой был заключен еще до того, как он достиг ранга трибуна римской армии (Barnes T. D. Op.cit., р.36).

[9] Барнс, сравнивая источники, считает, что больше и лучше свидетельств существует в пользу того, что Елена все же являлась женой Констанция (Barnes, T. D. Op.cit.,р.36).

[10] Комментарии по поводу союза Констанция и Елены см. в примеч.16 к тексту Зосима (Zosimus. New History. A transl.with comm.by R.T.Ridley. - Australian Association for Byzantine Studies, 1982).

[11] Hollsapple L.B. Op.cit., р.113.

[12] Cambridge Ancient History, v.XII, 1964, р.679; Hollsapple L.B. Op.cit., р.107-108; Grant M. Op.cit., р.16.

[13] В Жизнеописании Константина Евсевий утверждает, что Констанций даже был христианином, но нет никаких оснований верить этому утверждению (Coleman C.B. Constantine the Great and Christianity. Three phases: the historical, the  legendary  and the spurious.  - N.Y., 1968, p.73-74).

[14] Cambridge Ancient History, v.XII, p.679.

[15] Барнс Т. со ссылкой на того же Лактанция (Lact.De mort.15.6-7) утверждает, что Констанций вообще отказался соблюдать первый эдикт Диоклетиана против христиан на подвластных ему территориях и что четвертый, самый суровый эдикт против христиан вообще не проводился в жизнь во всей западной части Римской империи, так же как и эдикт Диоклетиана о ценах вообще не был опубликован на западе (Barnes T. D., Op.cit., p.195. Cf.: Baynes N. H. Constantine the Great and the Christian church. - London, 1930, p.8). Однако в данном отрывке Лактанция речь идет о том, что Констанций позволял разрушать стены, которые легко восстановить: "Nam Constantius, ne dissentire a majorum praeceptis videretur, conventicula, id est, parietes, qui restitutui poterant, dirui passus est verum auten Dei templum, quod est in hominibus, incolume servavit".

[16] Как кажется, и к Феодоре Констанций оказался неравнодушен: он имел от нее, по сообщению того же анонима 6 детей - трех сыновей и трех дочерей.

[17] The Conversion of Constantine./ Ed. by J.W.Eadie. - N.Y., 1971. - Р.30.

[18] Gibbon E. Decline and Fall of the Roman Empire. L., 1788. - V.3. - Р.226.

[19] По выражению Бэйнса, в случае назначения цезарем, "он не чувствовал бы себя неподготовленным для этой задачи" (Cambridge Ancient History, v.XII. - Р.678).

[20] Именно во время этого похода Евсевий - будущий биограф будущего императора - впервые увидел Константина (Hollsapple L.B. Op.cit., р.114).

[21] Характеристику качеств молодого Константина приводит Лактанций (Lact.De mort.18). В литературе существует множество полулегендарных описаний подвигов молодого Константина (См.: Hollsapple L.B. Op.cit., р.114-115).

[22] В.В.Болотов дает следующую характеристику Галерию: "Это был человек, происходивший, подобно Диоклетиану, из самых низших слоев общества. Он находился под самым сильным влиянием своей матери, ярой язычницы. По своему характеру он был гораздо более груб и менее проницателен, чем Диоклетиан. Тем не менее, на его стороне была энергия и военная храбрость. Его положение кесаря не оставляло ему особенно широкого влияния на императора в лучшую эпоху его правления. Но в положении дела произошла благоприятная для Галерия перемена, когда он возвратился из персидского похода 296-297 гг., покрытый славою блистательных побед. Его общий авторитет в империи чрезвычайно от того поднялся, так что он претендовал на честь более, чем простого кесаря, и влияние его на Диоклетиана сделалось гораздо более значительным." (Болотов В.В. Лекции по истории древней Церкви. - М.,1994., т.2. - С.145).

[23] Добровольная отставка императоров – очень редкое явление в истории. Причины отречения Диоклетиана были различны: во-первых, схема тетрархии изначально предполагала смену властителей через 20 лет; во-вторых, оба правителя были уже в преклонном возрасте (Lact. De mort.18); в-третьих, многие авторы отмечают неспособность решить проблемы империи (Grant R.M. Augustus to Constantine (The Rise and Triumph of Christianity in the Roman World). - San Francisco, 1990. - Р.231); в-четвертых, что особенно подчеркивается в церковной историографии, неудачная религиозная политика. Возможно, перечень причин добровольной отставки может быть и продолжен, но все же на первом месте, на наш взгляд, стоит задуманная Диоклетианом схема преемственности власти в системе тетрархии.

[24] Любопытно, что относительно Максимина Дазы Лактанций замечает, что никто не знал, кто он и откуда он появился (Lact. De mort.19).

[25] О новой тетрархии см.также: Paneg. 8.8.8-9.6,7.15.4-6; Vict.Caes. 39.48,40.1; Eutrop.Epit.9.27; Zon.12.32.

[26] Лактанций говорит, что после того как были объявлены имена новых цезарей, Максимиан отвернулся от Константина и вывел на первый план Дазу (Lact. De mort.19).

[27] Аноним сообщает, что после отречения Диоклетиана и Максимиана Констанций попросил Галерия вернуть ему сына, но тот "вначале подверг его многим опасностям" (A.V.2.2).

[28] Аноним (A.V.3.4) и Зосим (Zos.II,9) говорят о провозглашении Константина цезарем.

[29] Это обстоятельство особенно подчеркивает Зосим (Zos.II.9).

[30] Grant M. Op.cit., р.23.

[31] Любопытно, что Максенций не сразу принял титул августа, а лишь в начале 307 г. (Barnes, T. D. Op.cit., р.13).

[32] 16 сентября 307 г. - Chron.354 (CM 1.148). О гибели Севера см. примеч.24 на с.151 к изданию Зосима (1990); Grant M. Op.cit., р.24; Barnes T. D. Op.cit., р.39).

[33] Grant M. Op.cit., р.24.

[34] Надо заметить, что этот династический брак заставил Константина отказаться от своей сожительницы (конкубины), от которой у него уже был сын Крисп.

[35] Grant M. Op.cit., р.24.

[36] Лактанций отмечает, что он разрушал все как враг (Lact. De mort.27. Cf.A.V.3,6-7; Zos.II,10).

[37] Интересно, что Лактанций сравнивает это изгнание Максимиана с изгнанием Тарквиния Гордого (Lact. De mort.28).

[38] Эту версию приводит тот же Лактанций (Lact. De mort.29). Зосим сообщает, что Максимиан уговаривал Диоклетиана снова взять власть и навести порядок, однако последний предпочел оставаться в стороне от дел (Zos.II.10,4). Некоторые считают инициатором встречи самого Галерия (Grant M. Op.cit., р.25).

[39] В ноябре 308 г. (Cons.Const.CM 1.231; Barnes T. D. Op.cit., р.198). В примечании к переводу Евсевия приводится ноябрь 307 г. (Eusebius, CUA, р.192, n.26). Дата назначения Лициния не позволяет с уверенностью утверждать, состоялось ли это назначение до или после встречи августов Р.Грант считает назначение Лициния главным результатом встречи (Grant R.M. Op.cit., р.232).

[40] Константин при этом снова оказался обойденным, и опять это было нарушением принципа тетрархии, так как Лициний, происходивший из Дакии и являвшийся старым другом и соратником Галерия, был назначен августом возможно не пройдя через ранг цезаря. Лишь аноним говорит, что о том, что Лициний был назначен цезарем в Иллирии (A.V.3.8).

[41] См.примеч.к тексту Лактанция и Зосима.

[42] Любопытно, что в этот список не был включен Максенций, обладавший реальной властью в Риме и в Италии, но считавшийся по-прежнему узурпатором.

[43] М.Грант высказывает ничем не подкрепленное предположение, что Домиций Александр имел тайные контакты с Константином (Grant M. Op.cit., р.31).

[44] Chron.354 (CM 1.148) - примеч.30 к переводу текста Зосима (р.153).

[45] Стоит заметить, что об этих событиях умалчивают христианские авторы. Барнс датирует восстание Александра против Максенция временем с мая или лета 308 г. до конца 309 г., хотя и говорит о том, что точная датировка невозможна (Barnes, T.D. Op.cit., р.14).

[46] Эта история кажется довольно сомнительной. В примечании к переводу Зосима говорится, что Фаусте было всего 9 лет, когда она вышла замуж за Константина, и вряд ли бы она могла играть существенную роль в этих событиях (р.152, n.26). Хотя Барнс датирует рождение Фаусты 289 или 290 гг. (Barnes T. D. Op.cit., р.34), что позволяет предположить участие Фаусты в этих событиях.

[47] Это произошло в 310 г. (Примечание к переводу Зосима.- Р.152, n.28; Barnes, T.D. Op.cit., р.13).

[48] Источники ничего не говорят о реакции Константина.

[49] В 308 г. (Примечание к переводу Евсевия: CUA, р.192, n.27).

[50] Лишь Максимин Даза отличался от своих соправителей не только порочной личной жизнью и чрезмерной суровостью в управлении, но и особой жестокостью по отношению к христианам. Большая часть мученичеств, описанных Евсевием в его "Мучениках Палестины", имела место именно в период правления Дазы (Примечание к переводу Евсевия: CUA, p.195). В "Церковной истории" Евсевий описывает приверженность Максимина Дазы к языческим обрядам и культам и преследования христиан (Eus.H.E.VIII.14). Р.Грант со ссылкой на Евсевия приводит такие цифры: 91 мученик в Палестине; в 308-309 гг. 97 египетских христиан были посланы в шахты, и немного позже к ним добавилось еще 130 чел., но через 2 года все они были освобождены (Grant R.M. Op.cit., p.232). Об эдиктах Дазы против христиан см.: Keresztes P. Imperial Rome and the Christians. - Lanham, 1989, v.II. - P.106-107. Впрочем, все правители того времени в большей или меньшей степени не отличались излишней добродетельностью. Так тот же Евсевий, например, приводит пример гибели христианки, которой хотел овладеть Максенций, но нет оснований видеть в этом эпизоде антихристианскую направленность всей политики этого правителя (Eus.H.E.VIII.14).

[51] В одном из недавних изданий "Энциклопедии религии" говорится, что еще в 306 г. Константин прика

Прочтено: 3625      

ОтличноОчень хорошоХорошоНормальноПлохо