История выживания в годы Холокоста

Памяти Любы Капланской

     В истории Холокоста на территории Беларуси еще немало белых пятен. Продолжается исследование истории Минского гетто. Даже списки узников гетто сохранились далеко не полностью. Энтузиасты - историки и журналисты - по крупицам собирают информацию, разыскивают людей, переживших кровавые события. Нам кажется, что история, рассказанная ниже, и будет одной из таких "крупиц", одним из крошечных элементов сложной мозаики, и поможет восстановлению полной картины трагедии.

     В 2004 году мы отмечали немало 100-летних юбилеев известных людей. Взять хотя бы поэта Моисея Тэйфа или замечательного певца Михаила Эпельбаума. Вот и Любе Капланской исполнилось бы нынче 100 лет - она родилась в сентябре 1904 года. А кто сейчас знает о Любе, кроме ее родных и нескольких бывших сослуживцев по парикмахерской в Минске, где она проработала много лет? Но я уверена, что память о ней должна быть сохранена, ибо Люба являет собой ярчайший пример той исконной стойкости и живучести, благодаря которым наш народ выдержал, выстоял, дожил до нашего времени.

     Люба (Любовь Анатольевна) Капланская умерла в Минске в начале 1980-х. Ее дочь Соня живет сейчас в Америке, окруженная многочисленной семьей. А ведь обе они наверняка погибли бы еще в 1942 году, если бы Любе не удалось выдать себя за итальянку. В тот страшный день нашли свою смерть 5000 евреев, с которыми они шли в одной колонне. Когда Люба поняла, что их ведут на казнь и колонна совсем близко от минской "Ямы", места уничтожения тысяч и тысяч евреев, она закричала: "Я итальянка!" Да, Люба знала итальянский язык, это их, собственно, и спасло. Их "арийская" внешность тоже сыграла свою роль. Но и позже они прошли через столько испытаний, что только цепью удач их выживание не объяснишь. Люба была щедро одаренной, разносторонней личностью: выступала в цирке, пела и играла на разных инструментах, замечательно готовила, шила, стригла. А как легко она схватывала языки! Но главным был, конечно, ее талант выживания: дальновидность, находчивость, самообладание. В этом с Любой немногие могли бы сравниться. Талант этот достался ей в наследство от прошедших через многие испытания предков и в полной мере проявился в годы войны. Благодаря ему, они с Соней и спаслись.

     С тех пор прошло больше 60 лет. Соня и я оказались в одном городе - Индианаполисе, живем в одном доме. Недавно она рассказала мне о матери и позволила прочесть свои записки об их жизни в гетто и лагерях. Соня была тогда совсем маленькой, и в этих записях она, в основном, пересказывает услышанное от мамы, но что-то сохранилось и в ее детской памяти. Соня говорит, что слезы лились из глаз, когда она их писала. Любое свидетельство о Холокосте заслуживает того, чтобы быть выслушанным и зафиксированным, и тем более такая необыкновенная история!

До войны

    Начнем издалека. Люба Капланская родилась в Белостоке в 1904 году. Соня не знает, при каких обстоятельствах семья Капланских попала в Оренбург. Я думаю, их занесло туда потоком беженцев в начале Первой Мировой войны. По-видимому, они очень бедствовали. Еще бы, отец - балагола, в семье 14 детей! Любе пришлось с ранних лет, девятилетней девочкой, самой добывать свой хлеб насущный. Она продавала бублики - в зной и холод, в дождь и снег. Но потом ей сказочно повезло: она попала в семью цирковой артистки Ольги Ферони. Я видела у Сони пожелтевшую вырезку из старой оренбургской газеты. На ней фотография красивой молодой женщины в цирковом костюме. Под портретом подпись: "Наездница м-ль Ольга Ферони". Итальянская цирковая семья Ферони попала в Россию в 1914 году. Гастролируя в провинциальных цирках, Ферони оказались в Оренбурге, где и осели. Как и где Люба встретилась с ними? Мы не знаем. Можно только фантазировать на эту тему. Допустим, поздно вечером, по окончании представления артисты заметили на улице, у выхода из цирка окоченевшего, замотанного в лохмотья ребенка. Пожалели, взяли с собой. А может, все было иначе. Важно другое. Люба выросла в их семье, была им дочерью. От них ее итальянский язык. С ними вместе выступала в цирке. Любин отец, возчик-великан, обладал огромной физической силой. Люба при своем малом, значительно ниже среднего, росте унаследовала эту необычайную силу. В цирке выступала как крафт-акробат, держала на плечах пятерых мужчин. Так экзотично складываются подчас еврейские судьбы! Еврейская девочка в итальянском цирке, да еще в амплуа крафт-акробата. Конечно, Любе было нелегко, но позже она поняла, что нести на женских плечах тяготы войны гораздо труднее, чем пятерых мужчин. Работа в цирке требует исключительного самообладания, бесстрашия, быстроты реакции. У Любы эти качества были от Б-га. Без них ей бы не удалось спасти две жизни, свою и дочери, в военное лихолетье. В середине 1930-х годов Люба круто изменила свою жизнь: ушла из цирка, родила ребенка (Соня родилась в сентябре 1935 года) и перебралась в Минск, где выучилась на парикмахера. Тогда же Люба взяла к себе овдовевшего старика-отца. Они вместе жили в коммуналке на улице Лавской. За месяц до начала войны детсад, куда ходила Соня, вывезли на дачу в Негорелое. "Мама хотела эвакуироваться, когда немцы напали на нас, - вспоминает Соня, - но она не бросила меня, как бросали других детей. Она нашла меня и забрала с собой. К тому времени воспитатели разбежались, и дети три дня сидели без еды".   

  В гетто

    Вернувшись в Минск, Люба с Соней уже не успели бежать - немецкая армия вошла в город 28 июня 1941года. Очень скоро, 20 июля, на окраине Минска, около еврейского кладбища фашисты устроили гетто, крупнейшее на территории СССР. Такие города-гетто, разбросанные по Европе, просуществовали недолго, в отличие от своих средневековых аналогов. Они были созданы как перевалочные пункты, места сбора евреев перед депортацией в лагеря или уничтожением на месте. То был странный архипелаг исчезнувших бесследно, главным образом, в 1942-1943 годах, островов смерти. Только гетто в Лодзи просуществовало до1944 года. Минское гетто продержалось дольше других белорусских - оно было уничтожено в октябре 1943. Сейчас в Минске мало, что напоминает об этой фабрике смерти, через которую прошли десятки тысяч евреев из Белоруссии, Германии, Австрии, Чехословакии.

     Соня плохо помнит ежедневную рутину существования в гетто. Совершенно изгладились из ее памяти имена и лица соседей, их занятия, не помнит скученности, холода, болезней, неудобств. Зато на всю жизнь запомнила кровь и трупы на улицах, виселицы на площади у здания юденрата, облавы, "погромы" (акции по уничтожению узников гетто). Однажды Люба с Соней видели казнь трех молодых людей: в центре повесили девушку, по бокам мужчин. На груди у каждого висела табличка с надписью. Соня спросила, что там написано. Это партизаны, стрелявшие в немецких солдат, сказала ей Люба. Возможно, это была казнь легендарной Маши Брускиной.

     Обитатели гетто голодали. Какой это был праздник, когда Любе удавалось выменять и принести домой несколько картофелин! Довоенные друзья, работавшие на кожевенном заводе "Большевик", иногда подбрасывали ей мясные обрезки. Кстати, с помощью этих друзей дальновидной Любе удалось изменить в паспорте фамилию: с еврейской "Капланская" на нейтрально звучавшую "Ланская", и это тоже сыграло свою роль в их спасении.

     Соня отчетливо помнит, как в гетто привезли гамбургских евреев. Их отгородили колючей проволокой: гетто внутри гетто. Соня с двоюродным братиком Семой проникали к ним за ограждение и выменивали картофелины на конфеты в ярких обертках. Я думаю, Люба давала им картофелины, чтобы помочь несчастным (они были в более бедственном положении, чем русс кие евреи: не могли общаться с местным населением и добывать продукты в обмен на вещи). Кончилось это тем, что однажды полицаи начали стрелять в детей, и Люба больше не пускала их "за бомбошками". Она старалась помочь и тем бедолагам, которые иногда заглядывали к ним и просили картофельных очистков. Но кто же тогда чистил картошку? Соня помнит этих доходяг, страшных, опухших, уже не понимавших, что происходит; помнит, как один из них в мгновение ока проглотил сырую картофелину, вырвав ее из Любиной руки.

     О предстоявшей акции люди догадывались по скоплению крытых грузовиков у ворот гетто и по толпам полицаев - в основном, украинцев и прибалтов. Многие прятались в такие дни в укрытиях - "малинах". Любе с Соней до поры, до времени удавалось заранее убегать из гетто, проползая под проволочным ограждением и прятаться в темном закутке на кожевенном заводе, недалеко от гетто. Уже убили в душегубках молодых мам с младенцами, уже поймали и увели на казнь Любину сестру Фаню с сыночком Семой. Уже погиб Сонин дедушка. И геройски погиб! Не так часто евреи оказывали открытое физическое сопротивление фашистам и полицаям. Дедушка показал пример такого поведения. Однажды облава началась внезапно. Трое полицаев ворвались в дом, когда никто еще не успел скрыться. Гибель казалась неминуемой. И тут дедушка-силач схватил двух полицаев за шкирки и, подняв в воздух, столкнул их лбами. Третий выхватил пистолет. Воспользовавшись моментом, Люба с дочуркой выскользнули из дома и под звуки выстрелов побежали, что было духу прятаться. Когда все стихло, они вернулись и на полу увидели мертвого дедушку.

     И еще раз Люба была на волосок от смерти. Однажды рано утром после ночи, проведенной в закутке на кожевенном заводе, куда они с Соней убежали в преддверии очередной бойни, она поспешила в гетто узнать, чем все закончилось. Соня оставалась в безопасном месте и со страхом ждала маму. Возвращаясь из гетто, Люба неожиданно наткнулась на двух пьяных полицаев. На ее одежде были две желтых латы - на спине и на груди. "А, жидовка! - закричал один из них. - Думаешь, улизнула? Сейчас я тебя прикончу". Он поднял пистолет, и через секунду Любы не было бы на свете, если бы второй полицай не оттащил его: "Не связывайся с ней. Они и так все скоро подохнут". Пронесло! Эта история имела продолжение. Через пару лет после войны, когда Люба опять работала в парикмахерской, к ней сел клиент, в котором она сразу узнала того полицая с пистолетом. Она закричала: "Это полицай! Он убивал людей и меня хотел убить!" Их обоих тут же повели в милицию, а оттуда - в местное отделение МГБ. И что же? Бывшего полицая отпустили очень скоро. По документам он числился партизаном. Герой! А Любу продержали долго. Опять допрашивали - и в который раз! - как это ей, еврейке, удалось уцелеть?

     Шестилетней Соне пришлось жить в нечеловеческой обстановке ежедневных встреч со смертью, страха, что их с мамой в конце концов поймают и убьют. И вот пришел их черед. Соня помнит, как их вывели из ворот гетто в хвосте, казалось, бесконечной колонны. У многих в руках были молотки, пилы. Они, по-видимому, были обмануты - думали, что их ведут на работу. Соня, естественно, не помнит даты, но в ее памяти запечатлелся тот день. Он мог стать их последним днем. Холодный день. Они с мамой были тепло одеты, хотя светило солнце. Соня точно помнит из рассказов мамы цифру убитых: 5000. Я думаю, то было 2 марта 1942 года, день одной из самых кровавых акций в истории Минского гетто. Немногие из шедших тогда на смерть знали, что по еврейскому календарю это был праздничный день - Пурим. Выбрали фашисты день тот неслучайно. Они обычно стремились приурочить свои акции к датам еврейских праздников, что, видимо, придавало процессу истребления евреев в их глазах дополнительный садистский компонент. Колонну конвоировали полицаи-литовцы и немецкие жандармы в зеленой форме с большими бляхами на груди. Когда люди в передних рядах поняли, куда их ведут, в колонне началось бурление, крики. Полицаи озверели. Соня вспоминает: "Я видела, как полицаи хватали маленьких, меньше меня ростом детей на штыки. Мама спрятала меня под свою широкую юбку, чтобы они не убили меня штыком". В тот отчаянный момент "мама (я цитирую Сонины записи) вышла из колонны и стала просить полицая, чтобы он отвел нас к немецкому офицеру. Полицай начал бить маму по голове и кричать, что она задерживает движение. Подошел офицер и спросил, что хочет эта женщина. Мама сказала ему, что она итальянка. Попала в эту колонну по ошибке: думала, что их ведут на работу. Полицай закричал: "Какая ты итальянка! Ты жидовка!" и снова бил маму по голове. Офицер его остановил, и нас отвели в Оперный театр. Там размещалась немецкая комендатура. Привели итальянского офицера".

     Дальше была серия допросов, весьма пристрастных. Три итальянца, вместе и порознь, проверяли Любу не только на знание итальянского языка, они расспрашивали о семье, быте, интересовались, знает ли она молитвы. Окончательный вердикт был: "Да, бесс*****, она итальянка". Итак, первая победа достигнута. Они остались живы. Но какой ценой! Соня осторожно трогала огромные шишки на Любиной голове: "Мамочка, тебе было очень больно, когда этот бандит тебя бил?" Люба сказала в ответ: "Доченька, я ничего не чувствовала". Она была в том состоянии аффекта, когда человек способен, казалось бы, на невозможное и не чувствует боли.     

Остарбайтеры

    И опять слово Соне: "Когда немцы убедились и поверили, что мама - итальянка, нас отвезли на сборный пункт. Там было очень много людей, в основном, белорусов. Главным образом, это были женщины с детьми. Их отправляли на работу в Германию. И нас отправили вместе с ними". Как раз в марте 1942 года началась принудительная отправка в Германию ("угон") местного населения с оккупированных территорий Белоруссии, в частности, из Минска. Люба с Соней попали, как видно, в один из первых эшелонов. И, между прочим, они не были единственными евреями, оказавшимися таким образом в Германии, Австрии, Чехословакии!

     Теплушка была набита битком. Соня задыхалась, теряла сознание. "Мама всю дорогу держала меня на руках и уже не надеялась довезти живой", - пишет она. Потом - до конца войны - трудовые лагеря, работа на военных заводах. Их несколько раз переводили из одного лагеря в другой. Соня помнит их названия: Нимес, Цвикау, Геркау, Ляйпе и, наконец, Айда в Чехословакии. В Айде они были два с лишним года. Колючая проволока, бараки, двухэтажные нары, дважды в день- перекличка (аппель), жандармы с собаками. Каждый лагерник носил на груди белую круглую нашивку с надписью "OST". Угнанные из России и Восточной Европы, они официально назывались "остарбайтеры". Тяжелый труд. У Любы в придачу к этому - постоянный страх выдать себя или встретить довоенных знакомых. Соня, светловолосая и голубоглазая, была не похожа на еврейского ребенка, но она сильно картавила. Люба умоляла ее: "Пока не научишься хорошо говорить "р-р-р", молчи, не разговаривай ни с кем". Она много занималась с дочкой. Но долго притворяться немой Соня не могла. Она была подвижным общительным ребенком и часто убегала, ныряя под проволоку, в поселок поиграть с немецкими детьми. Люба постоянно внушала ей: "Только никому не говори, что мы евреи. Запомни, я итальянка, твой отец русский". И Соня крепко держала язык за зубами. Еврейского парня повесили на их глазах после того, как он доверился "другу". Чтобы не выдать себя, Люба старалась ни с кем не сближаться. Ее опыт не располагал к откровенности.

     Охранники всматривались в лица остарбайтеров, выискивая среди них скрытых евреев. Подозреваемых пытались застигнуть врасплох. Соня рассказала, что когда их только-только привезли в Геркау, к Любе подскочил эсэсовец и гаркнул ей в ухо: "Твою мать звали Сарра?" Люба, не повернув головы, парировала: "Нет, ее имя Ольга". "Он угадал, - смеется Соня, - бабушку действительно звали Сарра". И в Айде Любу, бывало, как бы невзначай спрашивали: "А откуда у тебя такие черные волосы? И глаза черные?" Она безмятежно улыбалась: "Так я же и тальянка".
Больше всего Люба боялась встретить в лагере людей из прежней жизни. Однажды-таки в Айде появилась бывшая минчанка. Она узнала Любу и не замедлила уведомить лагерное начальство, что у них в лагере скрывается еврейка. Она и сама попыталась "разоблачить жидовку". При первой же встрече с Любой землячка заявила: "Я тебя помню - ты лечилась в нашей поликлинике на Ленина". У Любы хватило самообладания немедленно ответить: "Я вас не знаю. Вы ошиблись". По доносу антисемитки Любу отправили в карцер. Опять серия допросов. Но Люба выдержала всё. "Я итальянка", - стояла она на своем, и ее, в конце концов, оставили в покое. Что касается доносчицы, она попала в их лагерь с двумя детьми, и Люба, добрая душа, даже помогла ей пристроиться на кухне ради детей. Эту семью куда-то перевели в январе 1945, и Люба вздохнула с облегчением. А после войны они снова встретились в Минске, где потом долго жили по соседству, на одной улице. И конечно, Люба уже не скрывала, что она еврейка.

     Постоянный страх мучительной смерти, временами переходящий в панику, был с ней днем и ночью. Она где-то достала бритву и не раз была на грани самоубийства. Ее удерживала от отчаянного шага надежда дожить до освобождения, глубинный оптимизм, в сущности, не основанный ни на каких реальных фактах. Они были отрезаны от источников информации, не знали, что происходит в мире.
Всего, что выпало на долю маленькой храброй женщины, Любы Капланской, невозможно здесь рассказать. Еще только два эпизода. 8 мая 1945 года отступавшие эсэсовцы прошли через Айду, уничтожая всё и вся на своем пути. Узников могли убить, но они спрятались под бараками. Наконец, 9 мая в 2 часа дня в Айду вошли русские танки. Соня вспоминает: "В барак прибежали женщины и стали меня обнимать, целовать; плакали, кричали, что кончилась война и чтобы я бежала на площадь. Немцы заставили этих женщин и военнопленных перекопать весь город, чтобы не прошли наши танки. А они прошли совсем другим путем". Все тогда бросились на площадь, и тут над их головами на бреющем полете пролетели самолеты и обстреляли собравшихся. Люба успела закрыть дочь своим телом. Пуля задела ее, порвав пиджак. Люба осмотрела себя и задумчиво произнесла: "Похоже, мы будем жить". Так закончилась война. "Мы думали, что закончились наши страдания", - пишет Соня. Если бы...     

Домой

    В приподнятом настроении Люба говорила Соне: "Мы возвращаемся на Родину!" Да, Люба мечтала вернуться домой. Она постоянно ссорилась с лагерницами-украинками, ненавидевшими советскую власть. На ее настроение, наверно, повлияла ностальгия и тревога за судьбы родных (ее братья воевали, четверо пережили войну). Конечно, Люба видела, что творилось в стране в 1930-е годы, не могла не знать об антисемитизме, но она верила, что, поскольку все, особенно евреи, столько выстрадали в годы войны, то сейчас начнется эра настоящего равенства и братства, и с антисемитизмом будет навсегда покончено. Одни из первых, Люба с Соней вернулись в Минск. И что они нашли? Пепелище. На развалинах надписи "Бей жидов". Неустроенность, нищету. Угрюмое недоверие чекистов, допрос за допросом: как они, еврейки, остались живы. "Люди спасались, как могли, - говорила им Люба. - Кто был "поляком", кто "грузином". Скажите на милость, если бы немцы знали, что мы евреи, они бы оставили нас в живых?" "Нет, ты не еврейка, - твердили чекисты. - Ты на самом деле итальянка, а итальянцы - фашисты. Италия была союзницей Германии в войне против нас. Ты шпионка". Ой-вэй, стонала Люба. Неужели на этот раз она ошиблась, и возвращаться не надо было? Соня, когда подросла, не раз упрекала мать - зачем они вернулись, многие ведь остались на Западе. По крайней мере, не надо было так спешить. Но поздно, ничего нельзя было изменить. Пребывание в гетто ("на оккупированной территории") и в лагерях ("за границей") рассматривалось как пятно в биографии. Бывшие узники вынуждены были скрывать эти факты. Когда в начале 1970-х железный занавес приоткрылся, Люба первая заговорила о немедленном отъезде их семьи. И Соня с мужем и уже взрослыми детьми, в конце концов, уехали, но, увы, без Любы.     

Заключение

    Простое выживание евреев в годы войны уже было актом сопротивления адской машине уничтожения. Многие стремились выдать себя за неевреев - поляков, украинцев, немцев, татар и пр. Я знала спасшегося таким образом "эстонца", довоенного выпускника Тартуского университета. Люба Капланская стала "итальянкой". "Не героиня ли она?" - спрашивает ее дочь. Да, конечно, героиня. Ей, маленькой, смертельно усталой женщине, не раз удавалось перехитрить подручных дьявола. Их совершенная технология уничтожения евреев дала сбой, столкнувшись с ее волей к жизни, способностью сопротивляться злу, противостоять смерти. Она сумела выдержать, выстоять, выжить назло всем врагам. Они обе, мать с дочкой, могли лежать в Яме или остаться в безымянной могиле в глубоком немецком тылу, но сумели избежать этой участи. Соня не перестает восхищаться своей самоотверженной мудрой матерью, не устает повторять, что ей, и только ей, обязана своим спасением. И не только своим. У Сони трое детей, четверо внуков. Дочь она назвала Ольгой - в честь Ольги Ферони, старшая внучка - Люба, как ее прабабушка. Соня хочет, чтобы все они узнали, как страшная трагедия Холокоста вошла в ее судьбу и судьбу ее матери. Для них, потомков Любы Капланской, Соня, в первую очередь, и задумала положить свои воспоминания на бумагу. Но эту статью мы адресуем не только им. Мы надеемся, что, вкупе с тысячами подобных историй, она поможет евреям и неевреям, рожденным после войны, сохранить память о величайшей Катастрофе и не допустить ее повторения.