Опасаюсь пафосных заголовков: после мощного замаха возможен слабый удар. Ироничный, а еще лучше - забавный заголовок не является столь обязывающим, но может привлечь внимание читателя. В данном случае мне помог, понятно, Брехт. И мы потолкуем об антисемитах и «антисемитах». На мой, тоже понятно, взгляд.

     В середине пятидесятых правоверного студента-комсомольца потрясло открытие: Маркс – антисемит. Преподаватели-"общественники" требовали от нас конспектировать "первоисточники". И я с тоской плелся в алма-атинскую публичку на углу Ленина и Комсомольской в самый последний момент. Процесс, естественно, начинался с какого-нибудь интересного чтива - например, с открытых после XX съезда подшивок журнала "Крокодил" двадцатых годов (до сих пор помню карикатуру "Комчван на пляже: Это для мужчин, это для женщин. А для коммунистов где же?" и шарж на руководителя общества трезвости со стишком "Семен Михайлович Буденный скакал на сером кобылЕ"). Или - с чудом сохранившихся и ставших доступными публикаций Бабеля 20-х годов. В тех древних изданиях имена Ленина и Троцкого писались через черточку (еще одно потрясение). Доступной (короткое время) была газета "Таймс", а в ней можно было увидеть транспарант "Израиль вступил на тропу войны" и еврейских солдат на бронетранспортере в Синайской пустыне. Или – накренившуюся будапештскую статую Сталина с канатом на шее. Я так и не перевалил за первые страницы "Капитала", помогли словари - дайджесты. Но и в томах собрания сочинений Маркса-Энгельса тоже было немало интересного – по еврейскому, а также русскому вопросам. Маркс был снисходителен к прогрессивному прусскому империализму, патриархальному турецкому и строго порицал реакционный русский царизм. А отвратительные качества последнего связаны были, по его мнению, с врожденной аморальностью русского мужика. Такой вот марксизм …

     Но особенно доставалось нашему брату. Решение "еврейского вопроса" Маркс видел в исчезновении евреев, в том, чтобы евреи отказались от своего еврейства. Он называл евреев вшами на теле Польши, т.к. ненависть к евреям отвлекает поляков от борьбы с царем. Впервые прочитав такое, я впал в состояние близкое к удушью: ну как же так, пусть крещеный, но еврей, да и ученый великий.
На многих судебных процессах, связанных с кровавыми наветами, свидетелями обвинения выступали евреи-выкресты. Преступив последнюю черту, они старались побольнее, посильнее ударить своих бывших единоверцев. Мудра русская пословица: кого обидишь (в данном случае - предашь), того и ненавидишь.
Маркса крестили семи лет от роду, а его мать, если верить Мерингу, так и не приняла крещения. Она сохранила связи со своей знаменитой теперь и богатой тогда и теперь семьей голландских евреев Филиппсов. Кормили философа, в основном, Филиппсы (не столько Энгельс), и Маркс всю жизнь принимал "грязные еврейские деньги". (Маркс: "Деньги это ревнивый бог Израиля").

     (Московские евреи из тех, кого мы видим по телевизору, толпой ринулись в православие. Я не исключаю: обращение к неотцовской вере может быть результатом глубокого душевного кризиса, чего-то очень личного. В Москве же все не так, все максимально публично: по телевизору демонстрируются кресты на дамских прелестях и мужских волосатостях, отыскиваются поводы объявить о своем крещении, о духовниках и крестных мамах. Некто Чайка, красавчик-одессит, композитор и певец, поведал нам в одной из передач о двух принципиальных достижениях своей жизни. Во-первых, ему удалось еще при советской власти стать москвичом. Для этого он фиктивно развелся с глубоко беременной женой, затем фиктивно выдал ее за москвича, ну и т.д. А во-вторых, при новой власти он покрестился под влиянием миссионерки Ларисы Долиной, исполнившей роль его крестной. Упомянутая дама мне глубоко несимпатична. Шумно крестилась сама, крестит других, о евреях говорит в третьем лице, но при этом регулярно кормится в наших палестинах. По А.П. Чехову: "Жид крещеный, что конь леченый").

     "Доктора Живаго" я давным-давно попытался освоить по смутным фотокопиям. А через много лет в 80-е так и не дочитал толком эту книгу: скучно, рыхло, неинтересно. Выпирает авторская установка. Утверждаю в смущении – слабо, хотя любым словом Пастернака принято восхищаться. И подборка великих его стихов, приклеенная к роману, не спасает прозу.

     Работая над романом, Пастернак не раз писал, что в своей книге "посчитается с еврейством". Одним из его адресатов был Варлам Шаламов, которого после 20 лет лагерей расконвоировали на Колыме. Переписка двух писателей, благополучного и мученика, опубликована в конце восьмидесятых в журнале «Юность». Велась она в 48-50-егг, т.е. сразу после Катастрофы, которую Пастернак не заметил, и в разгар "борьбы с космополитизмом" (не один Пастернак сводил счеты с евреями). Святой Варлам ответил мэтру (излагаю по памяти): "Нельзя так, Борис Леонидович. Отец, провинциальный священник, счел нужным привести меня, мальчишку, в Вологде в синагогу и сказал: "Смотри, сын. Вот люди, которые нашли бога раньше нас". Пастернак определился еще в молодости. Революция возвратила его в "первобытное" состояние: в документах указывалась национальность, а не вероисповедание. … Отсюда, возможно, и проистекает патологический антисемитизм Пастернака, который тоже считал, что евреи должны исчезнуть.
В великой русской поэзии XX века по моему счету девять вершинных поэтов. Один из них – Пастернак, ну что тут поделаешь…

     "Собачье сердце" Мих. Булгакова впервые было прочитано по бледной машинописи. У Булгакова я находил свидетельства и сочувственного и, мне казалось, недоброжелательного отношения к евреям. Поначалу возмутили слова, обращенные к Швондеру (изложение): "Ну чего вы так стараетесь натравить чернь на нас? Вам будет во сто крат хуже, если кто-то натравит чернь на вас". Слова провидца (1926 год)...

     Понимание того, что никто не обязан любить всех евреев из принципа, приходило постепенно. Можно, конечно, рассчитывать на сочувствие и такт... Среди нашего брата ох как много старательных отличников коммунизма, диктатуры пролетариата, безбрежной демократии, поборников прав наших врагов, есть даже отрицатели (почти) Катастрофы. А на вопрос, почему единственным, кто пострадал от Воланда в "Мастере и Маргарите" был БЕРЛиоз, отвечу так. Давайте заменим Берлиоза на Цезаря Солодаря, например, и нам будет значительно легче. И у великих, к тому же дорогих нам людей встречаются оговорки и несправедливые слова по нашему адресу. Но судить их надо по общему итогу. Булгаков, конечно, не антисемит. Оба пласта его великого романа – и современный, и Евангелие от Михаила – свидетельствуют об этом.

     Еще один великий поэт из упомянутой выше девятки – Александр Твардовский. Из воспоминаний его дачного соседа замечательного писателя Юрия Трифонова, опубликованных в 1989 году, следует, что Твардовскому присущи были некоторые предрассудки крепкого белорусского мужика. Например, он считал, что евреи не годятся для крестьянской работы. Поэтому его напрягал Бакланов, чей дачный участок был в образцовом порядке, и устраивал галахический Трифонов, запустивший свое подворье. Его зятьями стали евреи, возможно, в силу разделяемого им заблуждения, что евреи – хорошие мужья. И тому подобное. Но лучше предоставить слово самому Трифонову, тем более что речь у него пойдет и о Твардовском, и о Чехове (пропуски в цитате не помечены).

     «Александр Трифонович достал из ящика стола рукопись Гроссман/а/ и протянул мне, сказав "спасибо". И это было подчеркнуто в с е о Гроссмане. /Повесть "Все течет"/ Александру Трифоновичу не понравилась. Кажется, его коробило то, что Гроссман взялся описывать ужасы коллективизации. Он сказал довольно грубо: «Понимаете, тут есть некое " вай-вай". И добавил: "Не мне говорить и не вам слушать …". Мне рукопись Гроссмана нравилась чрезвычайно. Я понял тогда, что тут имеют место какие-то застарелые предвзятости. Предвзятости не общечеловеческие, а персональные, касающиеся конкретных людей. Что касается предвзятостей общечеловеческих, то Александр Трифонович был их лишен, но в силу насмешливого и острого ума допускал в своем кругу безобидные, домашние шуточки, иногда, впрочем, ядовитые. Таково, быть может, было отношение Чехова к проблеме: в серьезную минуту он выказывал твердость, а в каком-нибудь рассказе мог проявить едкую наблюдательность. В общем, это было вполне невинно и напоминало мне отца, которому мать однажды сказала полушутя: "Все-таки ты евреев не любишь! " – на что он ответил: "А почему я должен их любить?" У отца были друзья евреи, он женился на еврейке, но он не понимал, почему он должен любить евреев вообще. Это было, по его мнению, так же бессмысленно, как не любить евреев вообще».

     Трифонов написал свои "Записки соседа" в 1972 году. И для него было важно коснуться обсуждаемой темы. Приятно все-таки, что Чехов (по оценке весьма уважаемого эксперта), а также Булгаков и Твардовский – хорошие люди, неантисемиты, слава Богу.

     P.S. Публично признаться в том, что проза Пастернака кажется тебе откровенно слабой, не так-то просто. Рискуешь нарваться на презрительную отповедь литературных всезнаек вроде «не суди выше сапога» и тому подобное. Согласен с тем, что понимание искусства, например, музыки 20 века, требует подготовки, если хотите, тренировки. У самого есть личный опыт постепенного привыкания к великому Прокофьеву (и до сих пор, до совсем седых волос – лишь к части его музыки).
Весной 2004 года въедливые и остроумные телеведущие, писатели Татьяна Толстая и Дуня Смирнова пытали академика-нобелиата Виталия Гинзбурга по разным вопросам. В том числе - выясняли его литературные предпочтения. И знаменитый теорфизик про стихи и прозу нобелиата же Пастернака сказал точно так, как было написано выше. Мне – приятно: совпал с великим. Следует отметить, что дамы спокойно и, мне показалось, сочувственно восприняли мнение высокочтимого аксакала.