Любые суждения и оценки автора, пишущего историю феминизма, в решающей степени зависят от того, какой смысл вкладывается им в само это понятие. Вслед за американским историком Карен Оффен я понимаю под феменизмом “как систему идей, так и общественное движение за социально-политические изменения, основанные на критическом анализе привилегированного положения мужчин и подчиненного положения женщин в данном обществе”[1]. Такое определение более приемлемо по сравнению, скажем, с распространенным толкованием феминизма как “общего названия женских движений за уравнение в правах женщин с мужчинами”[2]. Во-первых, хотя борьба за равноправие и составляет значительную часть истории феминизма, не всегда и не везде его сторонники формулировали свои требования именно в терминах “равных прав с мужчинами” (когда “мужские” права и “мужское” положение принимались за норму). Во-вторых, это определение позволяет учитывать все многообразие целей и форм деятельности тех, кого мы называем феминистами. В этом случае феминизм предстает как свойственный многим культурам феномен, своеобразие которого в том или ином обществе зависит от национальных традиций, возможности выражать оппозиционное мнение и многих других факторов. При таком подходе становится бессмысленной полемика среди историков российского женского движения по вопросу о том, был ли феминизм “импортирован” с Запада, либо это движение выросло из самобытных условий царской России и по многим параметрам не соответствовало “классическому” западному феминизму, а, значит, не может называться феминистским[3] (тогда возникает вопрос, что является “каноническим” феминизмом и кто установил этот канон?).
Феминизм не представляет собой монолитной и универсальной теории, но “имеет различные идеологические проявления и политические стратегии, потому стоит говорить о феминизмах, его разных – во времени и пространстве – дискурсах и политиках”[4] (марксистский, радикальный, постмодернистский, экологический, психоаналитический, антирасистский и т.д.).
Говоря о либеральном феминизме, важно разграничить представление о нем, с одной стороны, как определенной системе политических взглядов и, с другой, как этапе в истории феминистского движения.
1) Как идейно-политическое направление он ориентируется на изменение законов и политики, дискриминирующих женщин. По убеждению его сторонников, каждая женщина только тогда сможет реализовать свой потенциал, когда получит равные с мужчинами гражданские и политические права. Как показало время, “либеральные реформы увенчались расширением круга возможностей для женщин и формированием общественного мнения в отношении прав женщины”[5]. Благодаря этому либеральный феминизм стал наиболее популярной феминистской концепцией, хотя современные теоретики критикуют ее базовые положения, являющиеся по сути “специфически либеральной интерпретацией патриархального разделения между публичной и частной сферами”[6]. Другими словами, сомнению подвергаются основы либеральной демократии, в которых изначально заложен принцип неравенства мужчин и женщин.
2) Либеральный феминизм послужил идейной платформой мощного движения, явившегося составной частью так называемой “первой волны” в истории феминизма, когда женщины впервые выступили как самостоятельная организованная политическая сила – в период с 1840-х по 1920-е годы[7]. Требуя признания независимости женщины и уважения ее прав, либеральный феминизм в сущности являлся продолжением господствовавшей в XIX столетии либеральной идеи и реформистской политики. Представление о том, что общество должно обеспечить своим членам свободу реализовать свои возможности, было центральным этическим принципом в западной либеральной традиции, а понятие о гражданине как носителе неотъемлемых прав и о политике, осуществляемой посредством представительного правления, составили фундамент либеральной политической мысли. Таким образом, движение за права женщин представляло собой весомую часть борьбы за демократизацию политической жизни, которая развернулась в странах Запада в XIX веке.
* * *
Появление в середине прошлого века в ряде стран Европы и в США самостоятельных женских организаций, ставящих своей целью защиту интересов женщин, было не случайным. “Двойственная революция”, о которой говорил Э. Хобсбаум, расчистила дорогу для становления и развития конституционно-правового государства. Индустриализация и демократические реформы постепенно расширяли социальную базу политики и требовали пересмотра норм отношений между различными общественными группами. В то время как мужчины все в большей степени обретали гражданские и политические свободы, правовое положение женщин не изменялось. Это противоречие становилось все более очевидным. В свою очередь, участие женщин в прогрессивных общественных движениях первой половины XIX века и вовлечение их в разрастающийся рынок труда способствовали росту самосознания женщин как автономной социальной группы.
Участницами феминистского движения в XIX столетии были преимущественно представительницы средних слоев, которые имели возможность и ощущали необходимость посвятить свое время общественно-политической деятельности. Вследствие высокой мужской смертности и активной миграции мужчин в этот период женщины составляли большую часть населения ряда европейских государств и вынуждены были искать средства к независимому существованию. Отсутствие прочных гарантий стабильности положения женщин среднего класса, а также особая духовная атмосфера, сложившаяся в среде образованной и либерально настроенной общественности, могли служить стимулом к политической активности этих женщин.
Первые общества феминисток выступали с требованиями различных социальных реформ: о допуске женщин к высшему и профессиональному образованию, о гарантиях частной собственности и расширении их юридических прав, о пресечении насилия в семье, о защите материнства, о праве заниматься торговлей и предпринимательской деятельностью. Постепенно среди активисток движения укреплялось мнение, что оптимальным средством для решения многочисленных проблем женщин может быть только наделение их равными с мужчинами политическими правами. Требование избирательного права стало центральным в деятельности большинства феминистских групп к концу XIX века. Таким образом, либеральный феминизм сформулировал свою политическую программу и развивался преимущественно в форме суфражистского движения, то есть борьбы женщин за право голоса.
Кампания за предоставление женщинам избирательного права, развернувшаяся во многих странах, привлекала всеобщее внимание. При этом интенсивно развивающемуся в то время движению женщин было свойственно стремление к единению и международному сотрудничеству. Осознание общности жизненного опыта и интересов представительниц разных наций нашло воплощение в идее сестринства и стало стимулом к созданию интернациональных женских организаций. Еще в 1888 году был образован Международный совет женщин (International Council of Women), а в 1904 году суфражистские общества США, Канады, Великобритании, Германии, Нидерландов, Норвегии и Швеции объединились в Международный женский суфражистский альянс (International Women’s Suffrage Alliance), который в 1911 году насчитывал уже 24 национальные ассоциации[8]. В 1906 году делегация российских суфражисток участвовала в работе III Конгресса женщин в Копенгагене[9]. Суфражистки “проводили тысячи митингов, миллионы листовок о бесправном положении женщин распространялись в самые отдаленные уголки земного шара. Участвуя в “становлении нового порядка” в начале нового века, женщины требовали права голоса, придавали этому “исключительно важное значение и на меньшее были не согласны”[10].
Характер, формы и масштабы феминистского движения в каждой отдельной стране были обусловлены в решающей степени особенностями ее политической жизни. Наиболее массовыми и влиятельными были движения либеральных феминисток в США и Великобритании. Кроме того, можно с уверенностью говорить, что британское суфражистское движение являлось моделью для подобных движений в других странах. В Великобритании уже к концу XVIII века самыми значительными элементами государственного устройства были признаны верховенство парламента и господство права, поэтому принципы народного суверенитета и индивидуальной свободы получили здесь наиболее последовательное воплощение. В британском общественном мнении утвердилась мысль, что парламент – истинный хранитель свободы, призванный обеспечить неприкосновенность личности и собственности граждан, и что законодательная власть, из которой проистекают и которой подчинены все остальные ветви власти, должна принадлежать коллективному, представительному органу. Тогда каждый гражданин станет подданным тех законов, которые сам посредством этого законодательного учреждения и установил[11].
Между тем английская политическая система в XIX веке оставалась глубоко консервативной: правом голоса на парламентских выборах обладала лишь незначительная часть граждан. Это привело к тому, что на протяжении всего XIX столетия шла борьба за демократизацию избирательных законов, в которую с середины века и включились англичанки. Очень точно описала политическую ситуацию в стране в то время британский историк Филиппа Левин: “Женщины, ирландцы, рабочие, тред-юнионы, члены палаты общин – все хотели голоса, суверенитета, независимости. Каждый из них в XIX веке управлялся группами меньшими, чем они сами: женщины – мужчинами, ирландцы – британскими лордами, рабочий класс – буржуазией, члены палаты общин – пэрами”[12].
Рассмотрим особенности развития британского суфражистского движения.
В целом социально-политическая конъюнктура благоприятствовала развитию либерального феминистского движения в Великобритании. Инициативы женщин находили сочуствие в обществе, а политики склонны были считать появление женских групп результатом естественного развития британской политической системы, которую представляли образцом эволюции парламентаризма. Вопрос о наделении женщин политическими правами на равных с мужчинами условиях, ставший центральным в феминистской пропаганде к концу века, в принципе решался в правящих кругах положительно, но на практике ставился в зависимость от стратегических целей и тактики ведущих политических партий. Так, перед Первой мировой войной тори выступали за наделение правом голоса на парламентских выборах одиноких состоятельных женщин. Одновременно либералы опасались, что такая мера усилит позиции консерваторов среди избирателей, и активно ей противодействовали. Лейбористы же требовали, прежде всего, демократизации избирательного права для мужчин и только в последнюю очередь рассматривали интересы женщин. В итоге слушания в парламенте по проекту избирательного закона, включавшего положения о правах женщин, затягивались. Тем не менее, накануне войны политиками признавалась неизбежность наделения женщин полными политическими правами, и условия будущего закона активно обсуждались.
В свою очередь, либеральные феминистки пытались реализовать исповедуемый ими социальный идеал. Им было свойственно убеждение в верховенстве закона и прогрессивном развитии общества, стремление к социальному порядку и рационализм. На протяжении XIX века их идеология претерпела известную эволюцию. “Классическая” либеральная аргументация, основывавшаяся на утверждении, что мужчины и женщины от природы равноразумны и равноспособны, постепенно теряла свой авторитет, уступая идее о важности различий между мужчинами и женщинами. Например, как считали суфражистки, именно потому, что женщинам свойственны отличные от мужских интересы и склонности, они должны иметь независимое представительство в политике и широкие возможности служить обществу. Высоко оценивая их способности и “специфически женские” моральные качества, британские суфражистки противопоставили свою философию идеям феминистов старшего поколения, считавших разум и интеллект, способность рационально мыслить – качества, традиционно описываемые как “мужские”, – высшими человеческими достоинствами, к которым должны стремиться женщины[13].
В своем развитии британский либеральный феминизм прошел несколько этапов. Первые общественные объединения, выступавшие за гражданское и политическое равноправие женщин, появились в 40–50-е годы в Шеффилде и Манчестере – центрах радикальной оппозиции. Большим авторитетом среди сторонников этой идеи пользовалась группа феминисток, возглавляемых Барбарой Бодишон и Бесси Паркес и вошедших в историю как “дамы из Лэнгхэм Плэйс” (по названию штаб-квартиры в Лондоне). В 1858 году ими был основан журнал “Инглиш Вуманс Джорнел”, на страницах которого обсуждались самые насущные женские проблемы и предлагались пути их решения – о правах женщин в браке, о праве на труд и образование и т.д. Идея политического равноправия стала доминирующей в организованном женском движении Великобритании в 60-е годы под влиянием дебатов о второй парламентской реформе. В 1867 году, после провала знаменитой поправки Дж.С. Милля о предоставлении гражданкам страны права голоса, в Манчестере было основано Национальное общество женского избирательного права, объединившее суфражистские группы из нескольких городов Англии и Шотландии для координации их деятельности. Во многом благодаря работе этого общества, которое на протяжении 20 лет возглавляла Лидия Беккер, в 1869 году парламент принял закон, предоставлявший состоятельным женщинам право голоса на выборах в городские советы (в 1888 и 1894 гг. – новые законы, расширявшие действие этого права на советы графств и округов).
Этапом в развитии британского либерального феминизма стал 1897 год, когда многочисленые разрозненные группы суфражисток были объединены для организации общенациональной кампании с требованием избирательного права для женщин. По инициативе Миллисент Фосетт в Лондоне был образован Национальный союз обществ женского избирательного права, который к 1914 году охватывал более 600 суфражистских организаций страны. М. Фосетт оставалсь на президентском посту до 1919 года, являясь ведущим идеологом и организатором Союза.
Деятельность Национального союза строилась на принципах демократии и конституционализма, его стратегия и тактика последовательно развивалась, его участниками использовались все возможные легальные средства политической борьбы. С момента образования эта организация выступала как надпартийная и апеллировала ко всем “друзьям суфражисток” – политикам, публично поддерживавшим идею о предоставлении права голоса женщинам. Со своей стороны Национальный союз обеспечивал их поддержку во время выборов. По существу, такая установка была пролиберальной, так как среди “друзей” преобладали виги, многие из которых были влиятельными членами парламента, и надежда на успешный “именной” законопроект (Private Member’s Bill) долгое время составляла основу политики Национального союза.
Определенное значение для эволюции политической стратегии этого объединения имело постепенное изменение социальной основы Национального союза. Если в конце XIX века в него преимущественно входили представительницы средних слоев, то в начале следующего столетия ряды суфражисток пополнялись и за счет политически активных женщин рабочего класса. Эта ситуация порой порождала разногласия и даже конфликты среди феминисток. Вопрос, вызывавший наибольшие споры в национальном союзе, заключался в том, на каком требовании необходимо остановиться в суфражистской пропаганде. Так, участницы первых выступлений с середины XIX века выдвигали лозунг о предоставлении права голоса женщинам на равных условиях с мужчинами, тогда как рабочее движение в ходе борьбы за демократизацию политической системы страны выступало с требованием всеобщего избирательного права для лиц, достигших совершеннолетия (правда, это не исключало ограничения по признаку пола). Суфражистки, представительницы разных поколений, происходившие из разных политических слоев, привносили в движение стереотипы и установки своей среды. В результате в рамках крупнейшей британской суфражистской организации постепенно сформировалось течение, сторонницы которого выступали за всеобщее избирательное право британских граждан, и мужчин, и женщин. Поэтому за ними закрепилось название “демократические суфражистки”, в отличие от либеральных феминисток, придерживавшихся традиционных, “буржуазных” представлений о целях и характере женского движения.
Эта новая группа после 1909 года стала выдвигаться на влиятельные позиции в руководстве Национального союза, и в мае 1912 года в его программу были внесены коррективы. Суфражистки отказывались от прежней тактики давления на влиятельных членов парламента, признав необходимость опоры на парламентскую фракцию, и практически отдали свой голос на выборах недавно образованной Независимой лейбористской партии.
Появление в 1903 году новой суфражистской организации, противопоставившей себя Национальному союзу, – Женского социально-политического союза, отметило начало следующего этапа в развитии британского либерального феминизма. Возникновение радикального крыла в женском движении эдвардианской Англии обусловлено несколькими факторами. Во-первых, это стало следствием смены поколений в движении. Феминистки начала века воспитывались в совершенно иных условиях, чем их родители, когда появилось больше возможностей для самореализации женщин в публичной сфере, а викторианские ценности и представления о женственности отметались как устаревшие. Во-вторых, внутренняя обстановка в стране в этот период характеризовалась большей социальной напряженностью и ростом политического радикализма. Наконец, само феминистское движение к этому времени исчерпало запас возможных методов политической борьбы, не добившись значительных результатов, и нуждалось в обновлении тактики.
Своим успехом в политике Женский социально-политический союз, безусловно, обязан энергии, организаторским способностям и исключительной харизме его лидеров – Эммелин Панкхерст и ее дочери Кристабель, которые заявили об отказе от казавшейся им неэффективной суфражистской стратегии и о полном отмежевании от традиционных суфражистских обществ. Женский союз, как и Национальный союз, выступал с требованием наделения женщин равными политическими правами, но, в отличие от последнего, отрицал принцип сотрудничества с правительством. Его участницы не допускали и мысли о возможности компромисса с властями до тех пор, пока это требование не будет удовлетворено. Основой тактики союза объявлялась политика сознательного нарушения закона, призванная, во-первых, привлечь внимание общественности к себе, во-вторых, оказать давление на правительство и, в-третьих, показать, что существующий порядок не действует, и тем самым дискредитировать его. Потому сторонницы Женского союза называли себя воительницами – “милитантками”.
Атака на правительство осуществлялась милитантками в самых разных формах: демонстрациях, прерывании ораторов на политических собраниях, попытках вручения петиций премьер-министру лично, что чаще всего заканчивалось стычками с полицией. Поскольку правительство не выражало готовности удовлетворить требования участников женского движения, милитантки переходили к более радикальным способам протеста. Помимо массовых шествий и уличных схваток с полицией развернулась “атака на собственность”. Вооружившись молотками, женщины разбивали окна офисов и витрины роскошных магазинов, портили площадки для гольфа, обрезали телефонные провода, устраивали поджоги и взрывы.
Когда “нарушительниц общественного спокойствия” заключали под стражу, они объявляли голодовку, чем доводили себя до крайнего истощения. Тюремная администрация пыталась нейтрализовать их усилия, применяя принудительное питание. Эта насильственная процедура была болезненной и довольно опасной, поскольку жертвы отчаянно сопротивлялись. Массовый характер подобных акций повлек принятие в 1913 году так называемого закона “О кошках и мышках”, контролирующего обращение с узницами-милитантками. Ослабевших женщин освобождали из тюрьмы, а после того, как они восстанавливали свои силы, заключали под стражу снова. В ответ Женский союз в конце 1913 года объявил “войну полов”, подчеркивая этим свою решимость не отступать от своих требований.
Важен вопрос о соотношении умеренного и радикального направлений в британском феминистском движении. Несомненно, энергия и активность милитанток оживила традиционные кампании суфражисток, привлекла внимание широкой общественности к “женскому вопросу”. В то же время далеко не все поощряли “неженственные” поступки членов группы Панкхерст. Более того, их экстремизм послужил поводом для заявлений противников женского равноправия о том, что женщины неуравновешенны, чрезмерно эмоциональны и на этом основании не подходят для политической деятельности. Женский союз не стал массовой организацией, но благодаря его яркой деятельности росло число участников суфражистского движения, которые формально входили в состав Национального союза (перед первой мировой войной движение насчитывало около 60 тыс. участниц).
Итак, в начале XX века либеральное феминистское движение в Великобритании развивалось в благоприятных политических условиях, росло и ширилось и к началу первой мировой войны превратилось в серьезную политическую силу. Опираясь на общие принципы либерализма, оно не было единым в организационном и политическом отношении. В ходе борьбы за права женщин в нем выделился ряд направлений, сторонники которых придерживались разных политических требований и стратегий.
Условно их можно дифференцировать по двум критериям:
1) по характеру политических требований – либеральные феминистки, выступавшие за уравнение женщин и мужчин в правах на основе существовавших законов, и демократические суфражистки, требовавшие всеобщего избирательного права для мужчин и женщин; 2) по степени лояльности к существовавшей общественно-политической системе – выделялись умеренные суфражистки, подчинявшиеся установленным законам, и милитантки, отрицавшие их. И если умеренные суфражистки своей деятельностью пытались убедить политическую элиту в возможности и необходимости допуска женщин в “публичную” сферу, то милитантки уже воспринимали себя субъектами политики и активно в ней участвовали.
* * *
Трудно не согласиться с мнением, что “феминизм довольно быстро и легко распространился в России”[14]. Как известно, “женский вопрос” в 50–60-е годы прошлого века оставался в центре внимания русского общества, и, чтобы слыть “прогрессивным” в образованных кругах, следовало придерживаться “продвинутых” взглядов по вопросу о женской эмансипации и того идеала сексуального эгалитаризма, который описан, в частности, в романе Н.Г. Чернышевского “Что делать?”. Бельгийская исследовательница, специалист по русской литературе, Каролина Де Магд-Соэп также обратила внимание на этот “почти неизвестный на Западе” феномен, когда во второй половине XIX века “литература превратилась в мощное оружие в руках прогрессивной русской интеллигенции, так как не только формировала общественное мнение, но и подталкивала его к дальнейшему развитию”. Истоки неиссякаемого острого интереса публицистов и литераторов к женскому вопросу в это время она видит в “гуманистических традициях русской литературы”, которые требовали, чтобы женщина была уважаемой в семье и обществе[15].
Действительно, в русской общественной мысли с середины прошлого века прочно утвердилась мысль о неразрывности процесса женской эмансипации и движения России по пути конституционно-демократического переустройства. Немецкий историк Бьянка Петров-Эннкер связывает это исключительно с распространением радикальных настроений, “носителями которых была ориентирующаяся на Запад часть русской интеллигенции”. По ее мнению, пропаганда ценностей буржуазных обществ – самодостаточности личности и разума, правовой защищенности гражданина, труда как средства достижения личного успеха и общественного процветания, – приводила к складыванию в этой среде нового сознания, “элементами которого были пафос труда, неприятие самодержавия как государственного устройства и преклонение перед западными идеями прогресса”[16].
Отвечая на тот же вопрос о причинах стремительного распространения феминистских идей в российском обществе, Светлана Григорьевна Айвазова также обращается к центральной проблеме России на протяжении всего XIX века – необходимости модернизации, “следования за европейским ходом вещей”, но, в отличие от Петров-Эннкер, пристальное внимание уделяет характеристике элементов национальной культуры, особенностей русской жизни и характера русского народа, определивших ощутимое своеобразие российского феминизма. Вслед за известными мыслителями Михаилом Александровичем Бакуниным и Николаем Александровичем Бердяевым она говорит об особом типе социальной жизни в России, которому свойственны “поглощение лица миром”, подчиненность личности общине, “соборность”, “большая цельность”. “Такой традиционный социум не предполагает разделения на сферы “общественной” и “частной” жизни, которое произошло в буржуазной Европе... В патриархальной России не было места, где могла бы формироваться независимая личность, не было пространства для автономии индивида, а без автономного индивида не могла сложиться новая либеральная цивилизация”[17]. С. Айвазова приходит к обоснованному выводу о том, что “феминизм рассматривался в России в первую очередь как движение за освобождение человеческой личности – любой, будь то женщина или мужчина, – из-под опеки рода”[18].
На это соотношение революционной, освободительной общенародной борьбы и феминизма обращают внимание практически все историки женского движения в России. Так, по мнению советской исследовательницы Элеоноры Александровны Павлюченко, это определило “антифеодальный, демократический характер женского движения в России. В этом же проявилось его принципиальное отличие от западного феминизма”[19]. Собственно, и политическая риторика русских феминисток, что неоднократно подчеркивалось, отражала их представление о себе прежде всего как о полноправных и равных участниках движения за освобождение всего народа от многовекового рабства, от пут абсолютизма. В частности, они предпочитали называть себя “равноправками”, избегая понятий “феминизм” или “феминистка”. По справедливому замечанию С. Айвазовой, “общие интересы демократического движения России они отождествляли с интересами женского движения, больше того, считали задачи становления общедемократического движения более значимыми для жизни России, чем задачи женского движения. Им казалось, что специфика российской жизни – потребности борьбы с самодержавием и монархией, этой основой российского традиционализма, оправдывают их позиции”[20]. Поэтому они говорили на языке, общепринятом и привычном в демократических кругах того времени.
Без сомнения, определенное влияние на характер женского движения в России и его восприятие обществом оказало своеобразие юридического статуса и традиционных норм в отношении женщин, которые несколько отличались от положения женщин на Западе. В частности, социальный порядок в традиционном русском обществе определялся установлениями “Домостроя” и нормами православия, которые содержат множество известных мизогинистских положений. В то же время женщины занимали весьма авторитетное положение внутри патриархальной семьи и сельской общины. Более того, в России существовал принцип раздельности имущества супругов, который в известной степени обеспечивал материальную независимость жен. Большинство современных исследователей не склонны переоценивать значение российского законодательства для положения женщин[21], тогда как сторонниками и проповедниками феминистских идей в России XIX века эта особенность не осталась незамеченной и служила тогда дополнительным аргументом в пользу скорейшего решения “женского вопроса” и для оправдания участия женщин в политике.
Под влиянием идей шестидесятников воспитывались поколения будущих революционеров, и женщины вместе с мужчинами входили в освободительное движение как активные деятели народнических и социалистических организаций, составляя существенную часть их участников. Э.А. Павлюченко в уже упомянутой работе приводит данные, свидетельствующие о возрастании степени участия женщин в революционной борьбе. По ее подсчетам, если в 60-e годы XIX века женщины составляли 5% от числа всех революционеров той поры, то в 70-e – уже почти 20%. Другой яркий факт – на 84 политических процессах 70-х годов были вынесены приговоры 95 женщинам[22]. Как известно, боевые террористические организации партии эсеров в своем составе насчитывали свыше 30% женщин. Среди членов нелегальной Российской социал-демократической рабочей партии к началу XX столетия было приблизительно 14-15% женщин – уровень, которого, по свидетельству Б. Петров-Эннкер, немецкая социал-демократия достигла лишь в 1913 г.[23] Участие женщин в деятельности российских политических организаций, таким образом, было более чем заметным.
Однако обратим внимание еще на одно наблюдение, сделанное Н.А. Бердяевым, которое, думается, имеет важное значение для понимания природы и характера самостоятельного, независимого женского движения в России. Русский философ, размышляя о месте и роли интеллигенции в истории страны, отметил то “трагическое положение”, в которое она была поставлена, – между империей и народом. “Она восстала против империи во имя народа, – писал он в “Русской идее”, – ...Она противополагала себя народу, чувствовала свою вину перед народом и хотела служить народу”[24]. Это сознание своей вины перед всеми униженными и оскорбленными порождало в среде прогрессивно мыслящей части общества (под которой понимаются прежде всего мужчины) сознание ответственности за народ, за так называемых “рабов общества”, к которым причислялись бесправные крестьяне и женщины. Следствием подобных патерналистских суждений неизбежно становилось отрицание необходимости самостоятельного политического движения “угнетенных”, проблемы которых брались решать другие, “более подготовленные” к такой деятельности. Другими словами, в передовой мысли России женщинам отводилась скорее роль объектов политики, тогда как возможность их активного участия в качестве субъектов политического процесса серьезно не рассматривалась.
Действительно, как только женщины получили возможность самостоятельно заявить о своих требованиях в политике, их инициатива не получила должной поддержки не только в широком общественном мнении, но и среди товарищей по оппозиции.
Так, первая русская революция 1905 года впервые за всю историю страны создала условия для формирования партийно-политической структуры и конституционно-правового государства. В новой обстановке рождались многочисленные либеральные и демократические партии, политические объединения, которые настаивали на признании царизмом необходимости демократизации общественной жизни. Cреди них только социалисты остались безоговорочно верны требованию уравнения женщин в гражданских и политических правах с мужчинами[25]. Товарищи и единомышленники по освободительной борьбе – либеральные демократы – предпочли об интересах женщин умолчать, несмотря на протесты и настойчивость своих соратниц. Несколько позже, после долгих внутрипартийных дебатов, требование женского политического равноправия было включено в программу партии конституционных демократов. Оправданием такой позиции служил известный аргумент о необходимости использовать благоприятную политическую ситуацию для проведения “более важных” и насущных реформ, нежели введение права голоса для женщин. Не отказываясь в принципе от идеи женского политического равноправия, либералы исключали этот вопрос из числа первоочередных практических задач. Другими словами, союз “равных в рабстве” дал трещину, как только появились условия для легальной политической работы и уверенность в успехе оппозиции.
Однако российские женщины сумели использовать свой внушительный политический потенциал, и в феврале 1905 года в Москве был образован “Всероссийский союз равноправности женщин” – первая, и наиболее благополучная, независимая массовая организация женщин, провозгласившая политические цели. Во главе ее стояли ведущие представительницы женского движения – Зинаида Иванова (Мирович), Анна Кальманович, Мария Чехова, Любовь Гуревич. В середине того же года была сформулирована программа “Союза”, основными пунктами которой провозглашены требования 1) немедленного созыва Учредительного собрания, избранного на основе всеобщего, прямого, равного и тайного избирательного права без различия пола, национальности и вероисповедания; 2) национальной автономии; 3) равенства всех перед законом без различия пола; 4) равных прав крестьянок при проведении любых земельных реформ; 5) социального законодательства в пользу женщин-работниц; 6) равных возможностей для женщин, в том числе и в области образования; 7) изменения законов о проституции; 8) отмены смертной казни. В этом же документе содержится замечательный тезис, отражающий представления участниц “Союза” о своем месте в политическом процессе: “Любое изменение в положении женщин невозможно без всеобщего политического освобождения нашей страны”[26].
Из программы следует, что “Союз равноправности женщин” довольно последовательно проводил идею о женском равноправии. Эта же цель была выражена и в передовице первого выпуска его официального органа “Союз женщин”, где говорилось: “Перед нами должна стоять задача популяризировать идею участия женщин во всеобщем избирательном праве. Для женщин мы ставим эту задачу, вместе со всем западным миром твердо веря, что до проведения этой идеи в жизнь не могут быть осуществлены ни демократизация общества, ни коренные социальные реформы”[27]. Очевидно, что в своей аргументации и деятельности участницы “Союза равноправности женщин” воспроизводили модель политического движения американских и европейских суфражисток. Постоянное обращение к их опыту и авторитету свидетельствует о том, что россиянки безусловно поддерживали доминировавшую в международном феминистском движении точку зрения, согласно которой эффективнее всего интересы женщин можно обеспечить, добившись для них избирательного права. Отличительной же чертой деятельности этой организации являлось стремление расширить и укрепить свою социальную базу, для чего “Союзом” предпринимались специальные усилия по организации пропаганды своих идей среди работниц и крестьянок.
Хотя “Союз равноправности женщин” успел заявить о себе на митингах и собраниях, в своих обращениях по вопросу женского политического равноправия, его успех в политике трудно назвать ошеломительным. Пик его деятельности приходится на конец 1905 – середину 1906 годов (к тому времени объединение женщин насчитывало по всей стране около 8 тыс. членов[28]), после чего не прекращался процесс падения численности и постепенного замирания активности участниц женской организации. Конечно, существовали довольно серьезные внешние обстоятельства, препятствовавшие развитию и укреплению практики самостоятельного участия женщин в политике. И в первую очередь следует назвать скорое развертывание полицейских репрессий против независимых женских групп. Не менее важное значение имеет и внутренняя нестабильность и неопределенность политической позиции “Союза”, который был открыт и для женщин, и для мужчин, исповедовавших подчас различные убеждения, придерживавшихся разных принципов и, более того, принадлежавших к соперничавшим политическим партиям. Главным источником внутренних конфликтов оказался вопрос о соотношении широкого освободительного движения и “чистого” феминизма: одни были убеждены, что необходимо подчеркивать свою независимость от политических организаций, в которых доминируют мужчины, чтобы сосредоточиться на решении “женского вопроса”, тогда как другие видели женское движение исключительно частью общенародного движения против абсолютизма. Признаком организационной слабости можно назвать и недостаток внимания к вопросам пропаганды и агитации. “Союз равноправности женщин” принял решение об издании официального органа, журнала “Союз женщин” только в середине 1907 года, через полтора года после своего образования, когда решающее время было уже упущено и политический энтузиазм женщин пошел на убыль. Даже в период наивысшей активности этой организации сообщения о митингах и собраниях женщин появлялись в газетах задним числом.
Кроме того, вновь обращает на себя внимание тот факт, что активистки независимого женского движения, сторонницы либерального феминизма, опасались идентификации себя исключительно с феминистским движением и избегали называть себя “феминистками” или “суфражистками”. Возможно, они считали, что это отождествит их в глазах публики с британскими или американскими милитантками, сторонницами “войны полов”, а это было бы действительно неблагоприятно для имиджа женской организации в такой стране, как Россия. Но объяснением может также быть и недостаток стремления к реальной самостоятельности женщин в политике, недостаток политической воли. Общедемократические задачи революционно-освободительного движения делали феминисток заложницами его идеалов и принципов. Любые попытки заявить об особых притязаниях женщин встречали многочисленные обвинения в сектантстве и буржуазности – упреки, весьма болезненно воспринимаемые участницами борьбы женщин как глубоко несправедливые. Например, С.А. Тюрберт в ответ на подобные высказывания писала в “Союзе женщин” в 1907 г.: “Всякое движение, носящее под сердцем правовой идеал, всякая организация, стремящаяся к правовому завоеванию, являясь как бы малой ячейкой широкого и всеохватывающего движения народа в победном его шествии к завоеванию культуры и власти, не только не идет с ним вразрез, но служит ему прогрессивно-вспомогательной силой”[29].
Думается, лучшему пониманию сущности российского либерального феминизма может способствовать не только внимательное изучение текстов политических программ, публичных выступлений “равноправок”, анализ их политического поведения в то время и истории взаимоотношений с ведущими политическими организациями и институтами – задачи вполне традиционные. Дополнительный свет на природу и характер феминистского движения в России могло бы пролить обращение к индивидуальному опыту его участниц: изучение конкретных жизненных обстоятельств, приведших женщин в политику, попытки реконструировать их внутренний мир и таким образом понять мотивы и личные устремления, двигавшие ими, анализ языка и образов, используемых женщинами в тот или иной период их жизни. Как воспринимали себя и своё место в политике сами участницы и активистки борьбы за женское равноправие? Каковы их личные интересы? Как они оценивали ситуацию и место “женского вопроса” в общенародном освободительном движении? Ответы на эти и другие вопросы можно найти в так называемых документах личного характера – дневниковых записях, воспоминаниях, переписке деятельниц феминистского движения. К сожалению, “равноправки” оставили за собой относительно немного (по сравнению, скажем, с мемуарами и эпистолярным наследием британских суфражисток). Опубликованных материалов крайне мало, что, впрочем, должно лишь стимулировать исследовательский интерес историков.
В связи со сказанным выше хотелось бы привлечь внимание к довольно известной работе – воспоминаниям, оставленным членом “Всероссийского союза равноправности женщин” Ариадной Владимировной Тырковой[30]. В определенной степени эту фигуру в независимом женском движении можно назвать типичной. Она принадлежит к поколению феминисток, рожденных в середине – конце 1860-х годов, впитавших идеи шестидесятников, имевших опыт независимого существования и самостоятельного добывания средств к жизни, столкнувшихся с репрессивной машиной царского режима. Родом из старинной дворянской семьи, Ариадна Владимировна воспитывалась в теплой, дружеской атмосфере, получила неплохое образование, закончила Высшие (Бестужевские) женские курсы, мечтала о каръере врача. Она рано вышла замуж и после нескольких лет семейной жизни разошлась с мужем, забрав к себе двоих детей. Работая журналисткой в провинциальных газетах, Ариадна Владимировна познакомилась с деятелями “Союза Освобождения” и марксистами, а с началом первой русской революции была избрана в Центральный комитет партии конституционных демократов (кадетов).
Безусловно, на свидетельства А.В. Тырковой накладывает отпечаток тот факт, что они написаны спустя более 30 лет с момента упоминаемых событий. Явно переосмыслена роль революционных демократов в освободительном движении, негативно оценивается и жестко критикуется деятельность большевиков, высказывается сожаление о разрушенной монархии и проявляется глубокая религиозность мемуаристки. Но её самооценка как женщины, активно участвовавшей в политике, похоже, лишь кристаллизовалась.
Свое состояние и идейные предпочтения в юности Ариадна Тыркова описывает как неопределенные, “дерзкие и беспокойные мысли”: “Это вообще свойственно юности. Но на нас действовала и эпоха. В ней шевелилась, таилась потребность к протесту, к резкой перемене в общественной жизни. К свободе мыслей и действий”[31].
Постепенно вовлекаясь в политику, она объясняла свои поступки чувством “социальной жалости”, которое “для многих стало главным содержанием и двигателем жизни”. Заметно, что среди своих политических единомышленников и соперников Ариадна Владимировна чувствовала себя довольно свободно, что и подтверждают её слова: “Я совершенно твердо, без всяких колебаний, чувствовала себя не лучше, но и не хуже мужчин. Они могли быть умнее, но могли быть и глупее меня, даровитее и менее даровиты, чем я, более или менее чем я образованны. Но не в этом дело, а в том глубоком ощущении себя как человеческого существа, которое хочет участвовать в жизни, в ее строительстве, иметь право голоса, суждения и осуществления этого суждения”[32].
Это мироощущение – явное наследие идеалов шестидесятников – столкнулось с действительностью, когда Тыркова вернулась в охваченную революцией Россию после восемнадцати месяцев вынужденной эмиграции и “с удивлением и негодованием” увидела, что ее уверенность в равноценности с мужчинами придется доказывать[33].
Любопытно проследить, как происходил политический выбор Тырковой в этой ситуации. Первая встреча с “Всероссийским союзом равноправности женщин” не произвела на неё впечатления, а собрание, организованное им, “поразило её своей бестолковостью”[34]. Активной защитницей женского равноправия она стала несколько позже, когда на одном из съездов кадетов товарищи по партии “раздразнили” её своим отношением к правам женщин. И впоследствии свою работу в “Союзе равноправности женщин” Ариадна Тыркова оценивала скорее как дополнительную, вынужденную задачу, тогда как деятельность в кадетской партии оставалась для неё основной.
Объяснить такую позицию феминистки можно, если опять вспомнить о той роковой проблеме соотношения независимого женского движения за эмансипацию и общенародного освободительного движения – проблеме, которую необходимо было решить для себя каждому участнику лично. И в этом случае решающее значение имеют личностные установки и жизненные ожидания, которые определяют мотивацию и характер действий общественного деятеля. Мемуары А.В. Тырковой показывают, что её гражданский и политический выбор происходил чаще всего под влиянием авторитетного мужчины. Несмотря на свое убеждение в равенстве способностей мужчин и женщин, Тыркова искала одобрения и признания своих достоинств мужчинами, в интеллектуальном соперничестве желала быть побежденной и ведомой. Так, в либерально-демократический круг её “ввёл” князь Дмитрий Иванович Шаховской, в будущем видный деятель партии кадетов. О первой встрече с ним она вспоминает так: “Мне сразу стало с ним легко, хотя я и осознавала, что смотреть на его приходится снизу вверх, а я к этому не привыкла. Это не было обидно. Так должно быть (курсив мой - Н.Н.). Его значительность я сразу признала... Каждое одобрительное замечание Шаховского прибавляло мне сил”[35].
И в дальнейшем заметно, что Ариадна Тыркова принимала интеллектуальный вызов лишь мужчин, объясняла свой успех в политике “редкой памятью, быстрой сообразительностью, большой начитанностью” и женской привлекательностью. Кажется, для Тырковой этот набор качеств является ключом к политическому успеху женщины. И не отсюда ли несколько колкие и даже ревнивые описания встреч с Александрой Коллонтай: “Она была ловким митинговым оратором, без своих самостоятельных мыслей, но с большим запасом готовых марксистских истин и изречений, которыми она умело пользовалась. Помогали ее успеху и её красота, её нарядность. Даже противникам было приятно смотреть на эту хорошенькую даму, на её стройную, тонкую, мастерски одетую фигурку, на её обдуманные жесты и милую улыбку, которой она приправляла свои призывы к классовой ненависти”[36].
Возможно, очевидное неприятие Ариадны Тырковой объясняется тем, что Коллонтай принадлежала к марксистам – политическому движению, никогда не одобрявшемуся мемуаристкой. Но, похоже, её слова значат больше – в этой “светской женщине с хорошими манерами, очень нарядной и привлекательной”, Тыркова видела свою соперницу. В то же время авторитет и доминирование мужчин в политике для Ариадны Владимировны незыблем. Ассоциация только с независимым женским движением, вероятно, не приносила того личного удовлетворения и самоутверждения, которое давало участие в работе “мужской” партии. Удивительно, что все упоминания о феминистской деятельности едва ли занимают одну страницу в двух томах мемуаров.
В своих наблюдениях и выводах я, естественно, не претендую на обобщение. Сравнение личного опыта Ариадны Тырковой со свидетельствами других участниц движения за женское равноправие (причем представительниц разных поколений – это влиятельный фактор!) помогло бы выявить общее и индивидуальное в мотивации и самовосприятии “равноправок”, а значит, способствовало бы более глубокому пониманию природы русского либерального феминизма.
Накануне Первой мировой войны независимое политическое движение женщин в России смогло довольно уверенно заявить о себе, хотя и не стало такой внушительной политической силой, какой было, например, движение суфражисток в Англии в этот же период. Слишком короткое время было выделено российским феминисткам для оформления своих идей и внутренней перегруппировки, и слишком узкое политическое пространство было оставлено им для развертывания самостоятельной общественной деятельности. И они вполне осознавали это. Порой создается впечатление, что феминистки добровольно уступали то место в политике, которое было необходимо им, чтобы до конца выразить свои интересы как автономной социальной группы, уступали во имя интересов общества в целом. Как было сказано на Первом Всероссийском женском съезде в 1908 году, “в целях успешности исполнения как своих личных, так и, сверх того, более широких общественных задач женское движение в России так же, как и на Западе, должно стремиться к созданию самостоятельных политических организаций. Однако эта самостоятельность в переживаемую Россией эпоху менее, чем где-либо, может сводиться к замкнутости в себе и исключительности. Никогда и ни при каких условиях этот групповой эгоизм (курсив мой – Н.Н.) не должен застилать в глазах отдельной социальной группы, связанной единством лично затрагивающих ее интересов, тех общих целей, которые довлеют над совокупностью смежных групп, а порой и объединяют их всех между собой”[37].
Безусловно, в женском движении того периода были личности и даже группы, которые шли дальше этой установки в своей пропаганде и политическом творчестве. Однако в целом анализ риторики “равноправок” подтверждает мысль о том, что главным элементом в восприятии и оценке женщинами своего движения, элементом, по всей видимости, определившем его политическую слабость, являлось представление о себе как о “прогрессивно-вспомогательной силе“, “малой ячейке”, о частицах, хотя и малых (курсив мой – Н.Н.), того оппозиционного кипения, которое тогда же стали называть Освободительным Движением”[38].
* * *
В заключение подведем некоторые итоги.
Движение жещин за равноправие в начале XX века было интернациональным феноменом, но масштабы, характер и формы движений, а также риторика феминисток определялись конкретными социально-политическими условиями, культурно-историческими традициями того или иного общества.
В частности, в отличие от британского либерального феминистского движения, которое успешно разворачивалось в годы, предшествующие началу первой мировой войны, в России его развитие было затруднено в условиях совершенно иной политической культуры. Как писал историк российского либерализма Виктор Владимирович Леонтович, “хотя суть либерализма в России была совершенно тождественна с сутью западного либерализма, и он и в России должен был преодолеть абсолютистское и бюрократическое полицейское государство и прийти ему на смену”, историческое развитие России характеризовалось “роковым колебанием от реакции к революции”, так что “путь российского либерализма стал чрезвычайно узким, потому что с двух сторон теснили его эти две примитивно-стихийные силы”[39]. Таким образом, отсутствие предпосылок для укоренения и развития либерализма в России предопределило и ограниченность возможностей российского либерального феминизма.

[1] Offen K. Feminism // Encyclopedia of Social History / Ed. by Peter N. Stearns. NY, L.., 1994. P. 272; idem. Defining feminism: a comparative historical approach // Beyond Equality and Difference / Ed. by Gisela Bock and Susan James. NY, 1992. P. 69–88.
[2] Крысин Л.П. Толковый словарь иноязычных слов. М., 1998. С. 737.
[3] См. напр.: Edmondson L. Feminism in Russia. Stanford, 1984; Петров-Эннкер Б. Женщины наступают: об истоках женской эмансипации в России // Отечественная история. 1993. № 5. С. 173-182; Хасбулатова О.А. Опыт и традиции женского движения в России (1860–1917). Иваново, 1994; Айвазова С. Женское движение в России: традиции и современность // Общественные науки и современность. 1995. № 2. С. 121–130; Шнырова О.В., Школьников И.А. Суфражизм в Великобритании и России // “We/Мы”. Диалог женщин. 1998. № 6 (22). С. 16–21; Юкина И. “Как мы получили избирательные права” // “Посиделки” Дайджест. Спб, 1999. С. 7–8.
[4] Успенская В.И. Суфражизм в истории феминизма и русские феминистки. Тверь, 1997. C. 70.
[5] Эллиот П., Менделл Н. Теории феминизма // Гендерные исследования: феминистская методология в социальных науках. Харьков, 1998. С. 17–20; Теория и история феминизма. Учебное пособие. Харьков, 1996. С. 128–132.
[6] Eisenstein Z. The Radical Future of Liberal Feminism. Boston, 1993. P. 6.
[7] Кроме либерального феминизма в этот период получили развитие христианский феминизм и социалистический феминизм. Первый основывался на представлении об особых врожденных достоинствах женщины, и его последователи выступали с требованием реформы морали. Христианские феминисты возглавили общественные кампании по борьбе с проституцией, против так называемого “двойного стандарта” в отношениях между мужчинами и женщинами, против законов о венерических заболеваниях и т.д. Социалистические феминисты связывали возможность улучшения положения женщины только с уничтожением капиталистической эксплуатации и исчезновением буржуазной семьи.
[8] Феминизм: проза, мемуары, письма / Под ред. М. Шнеир. М., 1992. С. 388.
[9] См.: Мирович Н. Женское движение в Европе и Америке. М., 1907.
[10] Успенская В.И. Ук. соч. C. 73.
[11] Лабутина Т.Л. У истоков современной демократии. Политическая мысль английского Просвещения. М., 1994. С. 110.
[12] Цит. по: Шнырова О.В., Школьников И.А. Ук. соч. С. 17.
[13] Подробнее см.: Caine B. English Feminism. 1780–1980. Oxford, 1997; idem. Victorian Feminists. Oxford, 1992.
[14] Айвазова С. Женское движение в России: традиции и современность // Общественные науки и современность. 1995. № 2. С. 125.
[15] Магд-Соэп К. Де. Эмансипация женщин в России: литература и жизнь. Екатеринбург, 1999. С. 16, 22.
[16] Петров-Эннкер Б. Женщины наступают: об истоках женской эмансипации в России. // Отечественная история. 1993. № 5. С. 174–175.
[17] Айвазова С. Русские женщины в лабиринте равноправия. М., 1998. С. 47–48.
[18] Там же. С. 49.
[19] Павлюченко Э.А. Женщины в русском освободительном движении. От Марии Волконской до Веры Фигнер. М., 1988. С. 7.
[20] Айвазова С. Русские женщины в лабиринте равноправия. С. 62.
[21] Котовская М. Женщина в российской истории. // “We/Мы”. Диалог женщин. 1998. № 6 (22). С. 8. Об оценке правового и имущественного статуса российских женщин см. также: Тишкин Г.А. Женский вопрос в России в 50–60 годы XIX века. Л., 1984. С. 16–59; Пушкарева Н.Л. Женщины Древней Руси. М., 1989. С. 104–154.
[22] Павлюченко Э.А. Ук. соч. С. 224, 235.
[23] Петров-Эннкер Б. Ук. соч. С. 179.
[24] Бердяев Н.А. Русская идея. Харьков, М., 1999. С. 32.
[25] Подробнее об отношении российских политических партий к этому вопросу см. напр.: Stites R. The Women’s Liberation Movement in Russia: Feminism, Nihilism, and Bolshevism. 1860–1930. Princeton, 1978. P. 203–210; Edmondson L. Feminism in Russia. Stanford, 1984. P. 59–154.
[26] Мирович Н. Из истории женского движения в России. М., 1908. С. 6–10.
[27] Союз женщин. 1907. № 1. С. 2.
[28] Петров-Эннкер Б. Ук. соч. С. 180.
[29] Цит. по: Айвазова С. Русские женщины в лабиринте равноправия. С. 348.
[30] Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952; Она же. То, чего больше не будет. Париж, 1954; Она же. Подъем и крушение. Париж, 1956. Много полезной биографической информации содержится в Борман А. А.В. Тыркова-Вильямс по ее письмам и воспоминаниям сына. Вашингтон, 1964.
[31] Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. Нью-Йорк, 1952. С. 9.
[32] Там же. С. 241.
[33] Там же. С. 217.
[34] Там же. С. 216.
[35] Там же. С. 25, 27.
[36] Там же. С. 401–402.
[37] Цит. по: Айвазова С. Русские женщины в лабиринте равноправия. С. 196.
[38] Тыркова-Вильямс А. На путях к свободе. С. 11.
[39] Леонтович В.В. История либерализма в России. 1762–1914. М., 1995. С. 3, 115.