Loading

Елена Каракина

Николаевский погром был описан Бабелем, кишиневский прогремел “Поэмой погрома” Бялика, одесский 1905 г. запечатлен, зафиксирован в “Белеет парус одинокий” В. Катаева, «Гамбринусе» А. Куприна, “Пятеро” В. Жаботинского. Первый погром в Одессе (1821 г.) “открыл сезон” в этом городе — потому и запомнился. Погромы 1871 и 1881 годов кардинально повлияли на судьбу русского еврейства, их результатом стали “Автоэмансипация” Пинскера, деятельность Моше-Лейб Лилиенблюма, статьи Ахад Га-Ама и, в конечном счете, возникновение сионистского движения.

А вот одесский погром 1900 г. остался невоспетым. Что, в общем-то, понятно. Обошлось без смертоубийства. Подумаешь, пустяки какие, — избитые люди, выбитые стекла, ушибленная рука, украденный товар, разоренные и подожженные квартиры. Женщины с детьми, бегущие среди ночи, куда глаза глядят. Ну, в общем, погром. И может даже возникнуть ощущение, что подобные “беспорядки” в Одессе — дело довольно обычное. Ну, лето, жара, июль — надо как-то выпустить пар тем, кто не выезжает на дачи Фонтана, Отрады и Люстдорфа. Вот «обездаченные» и развлекаются, как привыкли. Власти рутинно требуют не распускать “слухов о беспорядках”, солдаты и полиция рутинно не справляются с громилами, казаки, усланные в летние лагеря, рутинно не спешат усмирять погромщиков.
И все же, этот погром не был одним из череды ему подобных.

Может быть, не владея полным объемом информации, я ошибаюсь, но, похоже, «погром-1900» от предыдущих отделяет примерно полтора десятка лет. Он открывает горестную череду насилий XX столетия, хоть и прошел незамеченным “большой культурой”. Возможно, сто с лишним лет назад, трудно было оценить симптоматичность этого явления, услышать в нем грозный рев грядущих катастроф. Может быть, события в Китае отвлекали тогда внимание общественности. Может быть, французский антисемитизм казался более страшной угрозой. Не вызвал погром 1900 года того общественного резонанса и исторической памяти, какой заслуживал, хотя бы здесь, в городе Одессе.

Действительно, жертвы, понесенные одесскими евреями, ничтожны, в сравнении с тем, что будет потом — в 1905, в 1917-1920 годах, не говоря уже о тридцатых и сороковых. Вряд ли идеологи немецкого фашизма выстраивали “хрустальную ночь” по одесскому образцу 1900-го года. Но симптоматично похоже то, что творилось в городе в первом июле ХХ столетия, на то, что воспоследует — и в Одессе, и далеко за ее пределами. Перед нами свидетельства очевидцев. Впечатления записаны и опубликованы, что называется, “по горячим следам”. Впечатления слегка разнятся — кто-то из очевидцев более эмоционален, кто-то скорей склонен к анализу. Но до чего описания совпадают с тем, что впоследствии станет летописью Октябрьской революции и Второй мировой войны. Тот же разгул и безнаказанность подонков общества, то же стремление крушить и ломать, грабить, бить, издеваться. Лютая бессмысленность и тупость этих действий, казенное равнодушие властей.

То же самое происходило на излете перестройки в конце ХХ века в Баку, Сумгаите, Душанбе и совсем рядом — Тирасполе и Бендерах. Погром — несчастье не одного народа, а многих.

Сейчас, более столетия спустя (ах, хороши мы все задним умом), кажется, что одесский погром 1900 года был неким предупреждением, знаком свыше. Только, как водится, этого предупреждения никто не заметил.

“В одесских газетах напечатаны следующие распоряжения и.д. Одесского градоначальника от 20 июля с.г.:
“Во время происшедших в городе Одессе 16 и 17 текущего июля уличных беспорядков было задержано 1041 человек.
Все задержанные по распоряжению и.д. Одесского градоначальника отправлены в одесскую тюрьму для точного удостоверения их самоличности. Затем, согласно постановлению его сиятельства, из числа задержанных:
1) рабочие, принадлежащие к местным жителям, и лица нерабочего сословия, как виновные в нарушении параграфа 23, действующего в градоначальстве, на основании положения об усиленной охране, обязательного постановления будут подвергнуты аресту при полиции на три месяца каждый,
2) пришлые же рабочие будут высланы из Одессы на место прописки с первым же отходящим этапом.
В интересах полного успокоения местного населения, взволнованного происшедшими 16 и 17 июля беспорядками, виновные в распространении ложных слухов о принимаемых местной администрацией мерах к предупреждению возможности возникновения в Одессе уличных беспорядков, а также вымышленных сведений о причинах и размере их, будут на основании ст.15, действующего в одесском градоначальстве положения об усиленной охране, подвергнуты мною денежному взысканию в размере до 500 р. или аресту до трех месяцев, как нарушители общественного порядка и государственного спокойствия.
Настоящее обязательное постановление входит в силу со дня опубликования его в “Ведомостях Одесского Градоначальства”.
«Приводим описание беспорядков со слов корреспондента газеты «Санкт-Петербургские ведомости»:

Главный контингент громил-буянов составляли мастеровые, рабочие, “босяки”. Солдат не было заметно. Разгром перешел в предместье и на улицы окраины города. Зачинщиками беспорядков были мальчуганы всех возрастов. Как хищные птицы, они небольшими кучками набегали на еврейские лавки и принимались выбивать камнями окна, двери. Владельцы бросались на защиту своего добра, гнали прочь буянов, вступали с ними в драку, иногда одолевали малышей. Но на подмогу мальчуганам надвигалась толпа “великовозрастных” громил, — с ними было трудно справиться.

Битва сейчас же принимала другой оборот. Двери выламывались, окна летели со звоном и дребезгом. Через несколько мгновений магазин превращался в безобразную кучу обломков и лоскутьев. Избитая посуда, изломанная мебель, клочья изодранных в куски цветных материй, усевали путь, пройденный бушевавшей толпой.

Буяны стали бить окна домов и квартир, которые, по их соображениям, принадлежали евреям. Тотчас в окнах, на воротах, на дверях лавок и магазинов появились иконы в ризах. Когда же смерклось, и наступила ночь, перед иконами и в окнах затеплились лампадки. И не только христиане прибегали к этого рода охране, иконами запасались и евреи, выставлять их для защиты от погрома и насилия. Разъяренная толпа начала нападать и на русские лавки, и тащить все, что попадало под руки. Были разграблены магазины, принадлежащие русским, немцам, караимам.

Были вызваны войска — по одной роте от каждого полка, составляющих гарнизон Одессы. Солдаты были с заряженными ружьями. Выслан был взвод казаков. Но войска пришли поздно из лагерей. И к тому же солдатам трудно было поспевать за быстро двигавшейся толпой, то рассыпавшейся кучками по улицам и переулкам, то снова сходившейся в одном пункте в компактную массу для разгрома какого-либо здания.

Казаков же, на беду, было маловато, — не насчитывалось и сотни: все они находились в лагерях в Тирасполе, и могли прибыть лишь через два дня.

Вечером в разных пунктах вспыхнул пожар. Пожарные метались из одного конца города в другой. Говорят, все это дело рук громил, которые перешли ночью на Приморскую улицу и занимались битьем стекол.

Беспорядки повторялись в Одессе 18 и 19 числа, хоть и не в таких размерах, как в предшествовавшие дни. В виду принятых мер охраны центральных улиц, толпа производила нападение на окраинах города. Громили жалкие жилища бедняков-евреев, выбивали окна, двери, грабили все, что попадалось под руку... Некоторые лавчонки подвергались не одному только разрушению — их поджигали, обливая керосином. В некоторых местах вспыхивали пожары, которые немедля тушились бывшей настороже пожарной командой.

Последствия погрома производят страшное гнетущее впечатление. Особенно пострадала Слободка-Романовка, беднейшие улицы Молдаванки. Пострадали евреи-ремесленники, мастеровые — все, поголовно, бедный люд.

Вести об одесском погроме дошли и до деревни и, к ак всегда, произвели зловредное воздействие в бывшей болгарской колонии, селе Малый Буялык Одесского уезда. Толпа парней бросилась на еврейские лавчонки с гиком и криком: “Бей жидов!”. В миг были вышиблены окна, испорчен товар... Беспорядки очень скоро утихли, так как некого было бить. Евреи в паническом ужасе убежали в степь... И всего-то в Малом Буялыке было три-четыре бедных еврейских семей, которые тихо и мирно проживали здесь, много лет вели мелкую торговлю и превосходно уживались с болгарами-поселянами.”

“Другой корреспондент той же газеты пытается выяснить общий характер и причины происшедших беспорядков:

“Беспорядки не имели никакой идеи или тенденции: прежде всего они не были антиеврейскими. Это доказывается тем, что на Дерибасовской погром начался с русского книжного магазина Распопова и тут же перешел на другой книжный магазин Розова, который выставил на дверях икону. Она не помогла. Разбиты окна также в нескольких немецких и французских магазинах. Если бы не были тронуты Распопов и Розов, можно было бы подумать, что это протест против иностранцев вообще, но тот факт, что громилы не остановились и перед православной иконой, дает полное опровержение такому предположению. Особенно знаменательно, что с этого магазина и начался погром, и это произошло только потому, что он первый попался под руку, т.е. это дает физиономию всему погрому: ломали и били без разбора все, что было ближе — что можно было ломать и бить, начиная с совершенно невинных газетных киосков и будочек для воды.

Весь этот погром напоминал одно сплошное и отвратительное “баловство” двух или трех сотен босяков, юношей от 11 до 19 лет. Старше было мало. Эти мальчуганы проделывали свои безобразия исключительно из мальчишеского форса, желания развлечься, “показать” себя, из удовольствия — вызвать внимание и тревогу целого обширного и цивилизованного города, и, наконец, просто из жажды провести время в “оригинальной” забаве битья окон, разгуливания по роскошным улицам, на которых в обыкновенное время они не появляются.

 

Теперь же они не только разгуливали здесь свободно, но и являлись полными хозяевами, которые задают всем страху и легко могут бить, ломать, кричать, шуметь почти без всякого сопротивления”.

«О происходивших беспорядках корреспондент “Новостей” (очевидно “Одесских новостей” — Е. К.) сообщает следующее:

“Беспорядки начались вчера, 16 июля, в 4 часа дня на толкучем рынке. Помещаясь на Прохоровской площади, переполненной мелкими торговцами, этот рынок собирает много простого люда и солдат и служит, вместе с тем, центром сборища различных аферистов.

Беспорядки, бывшие десятки лет назад в Одессе, тоже начинались на этом рынке. Вчера, в воскресенье, погром начался при таких обстоятельствах: какой-то стрелок, из числа отправляемых на Дальний Восток, не то был обманут, не то обворован каким-то евреем. За солдатика вступились другие и избили еврея. За последнего вступились два единоверца — и тоже были избиты. Отсюда и пошло...

Драка привлекла толпу чернорабочих, босяков и любителей легкой наживы. Толпа сейчас же принялась громить лавки и затем группами рассеялась по разным улицам. Одна часть побежала с ревом, свистом, улюлюканьем на Косарку, другая на Колонтаевскую улицу, третья — на Прохоровскую и т.д. Разбивали камнями стекла, ломали двери, уничтожали товары. На Колонтаевской улице разорен еврейский бакалейный магазин, в котором было на 3 тысячи рублей товаров.

Толпа рвалась к центральной улице, Дерибасовской, где помещаются наиболее богатые магазины, но туда она не дошла в этот день. Встречавшихся по пути евреев избивали. Пробежав по Тираспольской, толпа проникла на Преображенскую улицу, вблизи Успенской. Здесь “разнесли” кондитерскую, в часовой магазин Злочевского накидали немало камней. К счастью, магазины были уже в это время, по случаю воскресенья, закрыты. Толпа стремилась в те торговли, которые были открыты, как, например, булочные, квасные и т.п. Между прочим, ворвались в квасню Егорова, но, узнав что продавцы русские, буяны ничего не тронули. Спустя пять минут после этого, я случайно был в квасне и видел дрожащих, мертвенно-бледных продавцов...

Когда я вышел из квасни, навстречу с Успенской улицы бежал ко мне молодой человек.

— Не ходите туда, — остановил меня молодой человек, указывая на Успенскую улицу, — шайка сейчас избила меня, и кто-то сорвал с меня шляпу... Может быть, двадцать пять ударов вот сейчас получил. Едва спасся...

Мне надо было поехать к берегу моря, откуда я вернулся домой в 2 часа ночи.

Дома (Нежинская, 9) я застал необычную картину. Во-первых, без предварительного опроса: “Кто звонит?” (чего никогда не делают) меня не впустили во двор. Во-вторых, войдя туда и, полагая, что все жильцы уже погружены в мирный сон, (обыкновенно к 12 часам весь дом засыпает), я был не мало удивлен, застав всех соседей и домашних на ногах; они молча собирались в кружок, и на лицах их отпечатлелась сильная душевная тревога. Оказалось, что буяны посетили и наш район, Новобазарный, разгромив несколько лавок в Лютеранском переулке и два часовых магазина на Конной улице, из них один — Давидов.

Ночь прошла в тревоге... Что-то будет завтра.

Сегодня Одесса на Одессу не похожа. Магазины заперты, по улицам заметно движение простолюдинов на Новом базаре. Толпа мальчишек и парней, несколько раз собираясь, расходясь и вновь собираясь, швыряет камни в окна квартир и магазинов. На Нежинской улице разбиты стекла в окнах во многих домах, в том числе и в моей квартире. Домовладельцу В. Жолковскому выбили два зуба и камнем нанесли удар в голову.

В час дня толпа таки пробралась на Дерибасовскую и разнесла несколько магазинов — шляпный, часовой и другие. Опрокинуты и разбиты киоски, в которых производится продажа газет или прохладительных напитков.

Затем толпа пустилась бежать на другие улицы. При мне стала собираться толпа на углу Нежинской и Конной, и в один миг, с шумом, свистом, криками “ура” разнесла деревянную будку, в которой производилась продажа сельтерской воды и сладостей. Толпа расхватывала сифоны с водой и шоколадки. Когда я проходил на углу Дерибасовской и Ришельевской, я видел у магазинов с опущенными жалюзи владельцев и приказчиков, держащих иконы.

Один магазиновладелец на мой вопрос ответил, что сейчас “коновод” пробежал и предупредил:
— Стойте с иконами, русских трогать не будут.
— Отчего вы его не задержали?
— Такого не задержишь, у него в руках — во какая дубина!”

Другой очевидец, г. Л. Е. Оболенский, сообщает в той же газете:

“17 июля в десять часов утра я подъезжал к Одессе на трамвае. С него я пересел на конку, идущую по Ришельевской улице — прямой как стрела — и идущей почти от самого вокзала до здания городского театра, где она сворачивает и под прямым углом налево мимо редакции “Одесского листка” по Ланжероновской улице.

Впечатления этого дня были еще более потрясающи, чем тревоги вчерашней ночи, вдали от места погрома. Ришельевская улица, обыкновенно людная, оживленная и веселая, теперь кажется мертвой: все магазины, лавки и даже лавчонки, торгующие квасом, были заперты. Кое-где, около ворот и запертых дверей, виднелись испуганные фигуры, — по две и по три, — преимущественно молодых людей. Стариков и старух совсем не попадалось. На некоторых воротах были выставлены образа... И так по всей улице, имеющей в длину около версты! Я обратил внимание, что на лесах вновь строящихся домов не было видно ни одного рабочего. На моих глазах с одного из таких домов сходили каменщики, надевали свои изорванные пиджаки и направлялись куда-то почти бегом...

Вот вдали при ярком золотом свете утра виден и конец Ришельевской с изящным фасадом театра. «Там что-то происходит!» — воскликнул один из пассажиров, поднимаясь. И поднялись все. Впереди была видна густая, пестрая толпа; среди нее мелькали белые кителя солдат и верховых, мчавшихся поперек улицы по Ланжероновской, справа налево...

— Опасно и ехать теперь! — заметил кондуктор.
— Могут камнями попасть. Вчера многих поранили...

На Дерибасовской все магазины были заперты и закрыты ставнями, как на Ришельевской. Впрочем, это я увидел потом и во всем городе. Толпа начинала расти выше входа в городской сад.

Впереди ее я увидел градоначальника, окруженного полицией. Из боковой улицы (кажется, Преображенской) приближались солдаты со штыками, предшествуемые треском нескольких барабанов. И толпа, и полиция стояли безмолвно, как будто чего-то выжидая, но в двух местах поперек улицы, уже валялись разбитые и опрокинутые киоски или будки для воды, — трудно было разобрать, так они были искажены. Чем ближе к Софийской, т.е. к кондитерской Либмана и расположенному против нее Соборному скверу, тем толпа становилась больше. Этот сквер был окаймлен густыми шпалерами каких-то темных личностей, в изорванных костюмах, с испитыми злобными лицами. Они угрюмо смотрели на Дерибасовскую, как будто ожидая чего-то. По дороге до почты такие же личности попадались группами, по три и по четыре человека. В руках у них были дубины. Они злобно заглядывали нам в лицо.

Пока я был на почте и возвращался оттуда, на Дерибасовской не произошло ничего нового. Только тротуары, от угла и на несколько шагов вниз, были уставлены солдатскими ружьями в козлах, и вокруг них стояли обладатели в своих белых кителях-рубахах.

Мне хотелось осмотреть следы вчерашнего погрома на Тираспольской и Колонтаевской, и я поехал туда. Здесь целые ряды жалких лавочек, трактиров и т.п. заведений стояли с выбитыми стеклами. Одна башмачная лавка была совсем разбита и разграблена. Больше ничего нельзя было увидеть; когда я возвращался обратно на угол Преображенской и Софийской, мне снова встретились солдаты с ружьями; они шли на Тираспольскую с барабанным боем. По боковым улицам виднелись кое-где скопления людей. В одном месте лежала на боку будка, которую я еще видел невредимой четверть часа назад. Над ее развалинами потешались какие-то мальчуганы, бросая камни в осколки посуды, валявшиеся под ней. За солдатами шла толпа оборванцев, среди которых было особенно много детей — мальчиков и девочек.

Каково же было мое удивление, когда, подъехав к углу Софийской и Дерибасовской, я увидел, что толпа уже спустилась вниз, к средине улицы, и там происходит какая-то свалка. Ее результаты я увидел минут через десять: почти все магазины с правой стороны улицы (если идти сверху вниз, т.е. к Ришельевской) были уже разбиты — их зеркальные стекла, их вывески, их электрические фонари лежали в осколках. Начиналось с книжного магазина Розова, затем, по порядку, шли магазины московского товарищества Эмиля Цинделя, склад мебели братьев Тоннет, художественный магазин Лурье, кондитерская Амбатьело, магазин Мангуби, Мелисарто, Мюллера, Бабадаглы, Фохта, Аудерского; особенно пострадал часовой магазин Баржанского, у которого разбиты вдребезги большие выставочные часы и перебиты, вероятно ломами, закрытые ставни.

Теперь 6 часов вечера. Что будет дальше, когда стемнеет, — предсказать трудно. Теперь по всем улицам расставлены патрули, ходят отряды солдат с барабанным боем. Весь город в страшно-ажитированном состоянии...”

“17 июля в одесской главной еврейской синагоге, в Бродской синагоге, в еврейском молитвенном доме “Бет-Гамидраш” и во всех местных молитвенных домах, в присутствии массы молящихся, были совершены моления о здравии и благоденствии населения г. Одессы. Моление сопровождалось чтением св. псалмов Давида».

“Сегодня, 18 июля, уже третий день беспорядков. Магазины заперты. С утра их открыли, но по Дерибасовской улице пронеслась толпа одесских “боксеров” — и все магазины сейчас снова закрылись. Если где-либо открыт магазин, значит, он принадлежит христианину, который рассчитывает на пощаду. На Дерибасовской улице расставлены патрули солдат. Такие же патрули на базарах.

День проходит для обывателей в меньшем страхе, чем ночь. И, действительно, ночью буяны бесчинствуют “во всю”. Живущие в местах скопления рабочих, особенно живущие в еврейских домах, прячут ценные вещи в сараи и погреба, уводят детей на ночлег в более безопасные квартиры. Во многих домах в окнах выставлены иконы. Буяны не щадят и полицейских чинов. В пристава Лысенко кидали квасными бутылками, помощника пристава Паращенко ушибли камнем в ногу и т.д. Между тем, с буянами обращаются вежливо, как никогда в таких случаях не обращались; их честью просят разойтись... Непослушных арестовывают. Тюрьма и полицейские камеры переполнены. Некоторых содержат во дворе полицейских участков. Сегодня во дворе Бульварного участка я видел группу арестованных, как раз в то время, когда их кормили обедом. Среди них есть и прилично одетые люди.

В участок я пошел, чтобы оказать содействие домовладельцу Ж-му вот в каком деле: в первый же день беспорядков разграбили бакалейный магазин дочери Ж-го на Колонтаевской улице. В магазине, между прочим, было до грабежа 800 фунтов чаю — и ни одного фунта не осталось после грабежа.

Сегодня Ж-ий получил сведения, в каких домах на Молдаванке спрятан расхищенный товар. Небольшую часть товаров нашли в присутствии полицейского чина в одной квартире. Так как дальнейший обыск без участия нескольких полицейских чинов небезопасен, то Ж-ий обратился к приставу Петропавловского участка с просьбой оказать содействие, но тот ответил, что теперь “не время”, люди заняты. Узнав об этом, я отправился вместе с Ж-м в сыскное отделение, но и там не оказалось свободных чинов — все заняты розыском разграбленных вещей. С 2-х часов дня назначен обыск у отправленных в тюрьму. Многие арестованы с поличным. У десяти арестованных в Херсонском участке нашли золотые вещи: браслеты, кольца, серьги и т.п.

На Дворянской улице буяны оставили печальные следы в домах Ермошкина, Вурста, Грубера. На Молдаванке, между прочим, разорен мануфактурный магазин (на 15 тыс. руб.) Бориса Неймана. Жена последнего, оказывавшая громилам сопротивление, ранена в руку.

Толпа буйствовала на Пересыпи, Слободке и на Кривой Балке. Особенно страдало много магазинов на главной улице Слободки — Городской. В последних двух местах толпа буйствовала ночью.

Сегодня, 19 июля, магазины открыты. Мирная жизнь, по-видимому, установилась. О том, что творилось 17 июля в 10 часов вечера на Кривой Балке, мною получены сегодня следующие сведения.

На Кривой Балке совсем нет стражи, и здесь буяны чувствовали себя полновластными хозяевами. В доме г-на Зильбермейстера они разрушили все имущество. Мебель рубили топорами. Зеркало разбили в куски. Жена Зильбермейстера с детьми и ее мать едва спаслись. Когда они прибежали в безопасное место, Зильбермейстер обнаружила, что оставила в квартире маленького ребенка. Зильбермейстер упросила мать пойти за ребенком. Старуха рискнула, и, хотя поплатилась за свою смелость, но ребенка выхватила.

Громилы все спрашивали, где хозяин дома. Полагая, что он спрятался в погребе, громилы облили тюфяк керосином, зажгли и бросили горящий тюфяк в погреб, рассчитывая, что Зильбермейстер задохнется там от дыма. В квартире Гольдштейн, на той же Кривой Балке, громилы все разнесли в пух и прах. Женщина с детьми, босая, без кофточки, спаслась бегством, найдя приют в казенном пороховом погребе. Громилы направились туда, но солдат, стоявший на часах, предупредил их не подходить близко, иначе он будет стрелять. В квартире Гольдштейн, разрушив все, громилы облили пол и зажгли его.

О действиях громил в Слободке-Романовке я уже сообщал вам.

Вот такой эпизод. Некий Кац предложил буянам 25 рублей, лишь бы они не портили его имущества. Одесские “большие кулаки” согласились, взяли 25 рублей и, хорошо угостившись на эти деньги, вернулись и разгромили не только бакалейный магазин Каца, но и его квартиру во втором этаже, попортили всю квартирную обстановку, поломали пианино, выпустили перья из подушек. Из другой лавки громилы забрали все, что могли, а оставшиеся товары, например муку, подвергли порче, облив керосином. Не одно семейство, благодаря этой разнузданности, обнищало. Сегодня ко мне уже явилась женщина просить милостыню для обездоленной семьи.

Сегодня бенефис стекольщиков: начали вставлять в окна стекла, вместо вышибленных, и стекольщики зашибают копейку. Редко где буяны встретили отпор населения. В одном месте, как передают, их встретили кипятком, в другом гирями, в третьем — револьвером, но значения в смысле усмирения это не имело. Такова была вспышка народной тьмы, дикости и разнузданности”.

Материалы газеты «Восход» за 1900 г. №№ 57-58.

Прочтено: 4264      

ОтличноОчень хорошоХорошоНормальноПлохо