Стыдно не быть геем?!

Гомосексуализм явился одним из последствий греха. И уже на самой заре человеческой истории мы встречаем упоминание об этом явлении. Были в истории периоды, когда он приобретал большую популярность в обществе, как, например, в Древнем Риме. Но есть ряд принципиальных отличий между проблемой гомосексуализма древности, средних веков или нового времени с нашей современностью.
Первое, это широчайшее его распространение в наши дни, не имеющее аналогов в истории.
Второе, в прошедшие времена к гомосексуальным отношениям в подавляющем проценте случаев принуждали властьимущие нижестоящих. Сегодня же эти связи носят чисто добровольный характер, без всякого принуждения.
Третье, в древности рекламировать свои однополые пристрастия было не принято и даже римские императоры, многие из которых были поражены этим грехом, и об этом было известно, наказали бы всякого, кто бы сказал об этом вслух. В средние же века и в новое время гомосексуализм вообще всячески порицался, хотя во многих монастырях он был очень распространен. Сегодня же идёт повсеместная его реклама. Никто не стесняется объявлять себя его приверженцем. Более того, для имиджа многие артисты и певцы «делают» себя «голубыми».
В-четвёртых, в прошлые времена в различных странах выпускались различные законы, преследующие последователей однополой любви. Сегодня этих законов не только нигде нет, но как мы увидим ниже, все говорят о необходимости охраны и поддержке гомосексуалистов!
В-пятых, никогда, даже в древности, гомосексуализм не объявлялся эталоном просвещённости, независимости ума, современности и демократической свободы. Никогда, ни в одну эпоху, люди не стеснялись говорить, что у них обычная сексуальная ориентация. Теперь же, как мы увидим ниже, многим молодым людям стыдно признаться, что им нравятся лица противоположного пола! И что именно с ними они хотят вступить в брак.
Итак, посмотрим, что же представляет собой гей-культура в США, родине и духовном оплоте современного гомосексуализма. Но вся трагедия состоит в том, что мы в этом отношении, кажется, если не обогнали, то очень скоро догоним заокеанскую сверхдержаву.
«Я неспешно гуляю по Сан-Франциско, наслаждаюсь его изумительной красотой. Нигде не встречала я вместе столько образцов архитектурной изобретательности и разнообразия идей. Жаль только улицы сами по себе узенькие, не разойдешься. Вдруг вижу одну, пошире других, сворачиваю на нее. В городе я впервые, но название Кэстро-стрит я, кажется, слышала раньше, не могу вспомнить, в связи с чем. Теплый полдень. Воскресенье. Жители высыпали из домов: сидят на верандах, разглядывают витрины, небольшими кучками тусуются на углах. И вдруг мне начинает казаться — что за чертовщина! — будто вся эта публика за мной исподтишка наблюдает.
На всякий случай останавливаюсь у зеркальной витрины, тщательно оглядываю себя. Одежда, прическа — вроде бы все в порядке, кажется, я мало отличаюсь от других пешеходов. Да, пора возвращаться в Москву, именно так, наверное, начинается шизофрения, с мании преследования.
Сзади слышу шаги, похоже, ботинки на толстой солдатской подошве. Я останавливаюсь — шаги замирают, я ускоряю ход — шаги тоже. Ну, ясно, у меня точно появилась мания преследования. Кто же будет за мной следовать в яркий полдень на многолюдной улице? Я резко разворачиваюсь и вижу… женщину. Ничем не примечательна — худощавая, короткая стрижка, джинсы; ботинки, здоровые, с тупыми носами на толстой подошве. От неожиданности она чуть не натыкается на меня. Потом приветливо улыбается, говорит: „Здравствуйте. Как вы поживаете?“ — „Здравствуйте“, — облегченно выдыхаю я, все-таки, значит, мне это не померещилось. „А как вы поживаете?“ — добавляю из вежливости. — „Прекрасно“.
Я машу приветственно рукой, поворачиваюсь и, уже окончательно успокоившись, иду дальше. Что происходит? Опять ее шаги в такт моим. Какого черта ей от меня надо? Я снова останавливаюсь. Снова разворачиваюсь. Она снова приветливо говорит: „Здравствуйте. Как поживаете?“ — „Прекрасно!“ — отвечаю сердито. Она продолжает стоять молча. Потом улыбается. В этой улыбке есть нечто странное. Нет, она не похожа на сумасшедшую. Выражение это знакомо каждой женщине: этот зазывный, приглашающий взгляд. Только обычно этот взгляд… мужской.
И тут я наконец вспоминаю: Кэстро-стрит! Меня же еще в Чикаго предупредили, что здесь живут гомосексуалисты. Вон и флаги на домах с изображением радуги: мол, пусть расцветают все цветы на небе любви. В данном случае, впрочем, флаг имеет вполне прикладное значение. Он показывает, что квартиры в этом доме сдаются только однополым парам. И я разом все понимаю. Ну конечно, это же центр секс-меньшинств, где собираются геи и лесбиянки. Они хорошо знают друг друга. А тут вдруг новый человек. Ходит неспешно туда — обратно. Ясно, что он (то есть она) ищет свою компанию, в данном случае — лесбийскую. Не мужчину же к ней посылать, и послали женщину. Я бросилась наутек в ближайший переулок. На углу обернулась. Моя преследовательница стояла на Кэстро-стрит, лицо ее выражало крайнюю озабоченность.
Я остановилась в Сан-Франциско у сорокалетней учительницы. Живет она одна, с мужем в разводе. Вернувшись с Кэстро-стрит, я рассказываю своей хозяйке историю о том, как я дефилировала по знаменитой улице туда-сюда. Теперь мне кажется это очень смешным. Мне хочется посмеяться вместе. Но она выслушивает мой рассказ без эмоций. Ни одной реплики в ответ. От неловкости я начинаю рассматривать фотографии на стенах. Вот портрет мужчины. „Это бывший муж?“ — „Нет, мы фотографий экс-супругов не храним“. — „Значит, любовь?“ — „Тоже нет. Просто друг. Он недавно умер от СПИДа“. Рядом еще одна фотография, на ней — моя хозяйка и другая женщина. Лицо волевое, черты резкие. Стоят обнявшись. „Вот это и есть моя любовь“, — объясняет она. Я прикусываю язык. Все. Я решаю до конца визита в Сан-Франциско никому больше не рассказывать о своем приключении на Кэстро-стрит. Кто знает, не ляпнешь ли опять что-нибудь лишнее.
Через несколько дней друзья отвозят меня в гости в пригород Сан-Франциско. Это типичный американский дом-коттедж, в нем обитает типичная американская семья. Вернее обитала, пока дети не выросли. Теперь старики остались вдвоем. Две замужние дочери живут с семьями отдельно, сын-студент еще холост, но тоже переехал в город, снимает квартиру. Они показывают мне фотографии детей, внуков, с умилением рассказывают о каждом.
Старики милы: немного старомодны, но с хорошим чувством юмора, любят пошутить. Вот уж кто оценит мою прогулку в центре секс-меньшинств. Пожалуй, сделаю для них исключение. Я говорю, что собираюсь рассказать им нечто очень смешное. Они с готовностью принимаются слушать, заранее улыбаются. Когда я упоминаю Кэстро-стрит, мне кажется, что лица их слегка напрягаются. Когда заканчиваю — никакой реакции. Они больше не улыбаются. Старик, извинившись, выходит. Его жена шепотом объясняет: их сын, студент, он — гей. И не рядовой, а президент гей-клуба в университете Сан-Франциско. Им, конечно, мое приключение не кажется смешным.
Через несколько дней я выступаю именно в этом университете. Перед лекцией друзья меня предупреждают: будь осторожна. Декан колледжа — известная в городе лесбиянка, она активно участвует в движении за права секс-меньшинств. Декан, немолодая крупная женщина, говорит громко и напористо. Когда я заканчиваю, первые же вопросы от студентов — о том, как решаются проблемы секс-меньшинств в России. Я рассказываю, что до недавнего времени гомосексуализм считался уголовно наказуемым преступлением. Но теперь это в прошлом. В 1993 году закон отменен. — Когда-а?! — вдруг громовым голосом переспрашивает декан. — В девяносто третьем? Значит, это варварство существовало почти до конца XX века? Позор! — она грохает огромным кулачищем по кафедре. — Да как такое безобразие можно было терпеть так долго?!
Меня впечатляет не столько сама gay problem, сколько интенсивность ее присутствия в жизни общества. Четыре члена Совета Сан-Франциско, высшего органа городской власти, — вполне официальные представители секс-меньшинств. Среди остальных, как говорят в городе, тоже есть гомосексуалисты, только скрытые. Однополые парочки тут встречаются в кафе, на скамейках в парке, просто на улице. Влюбленно смотрят друг на друга, прижимаются, обнимаются. Впрочем, Сан-Франциско известен как город ультралиберальный. Любая свобода, в том числе и свобода выбора сексуальной ориентации, здесь предмет особой гордости. В других штатах внимания к этим проблемам меньше или они просто не так откровенно демонстрируются. Но пропаганда гей-культуры идет очень энергично и, на мой взгляд, вполне успешно. В Майами-Бич, в гостинице, на столике у портье беру несколько свежих газет. Среди них — большая красочная газета гомосексуалистов. К ней два приложения — одно для геев, другое для лесбиянок. Умно и профессионально здесь рассказывается об их культуре, их идеологии, выдающихся представителях. Много материалов об образе жизни. Общий уровень образования гомосексуалов в Америке существенно выше среднего. Соответственно и доход больше. Это можно заметить, в частности, здесь же, на берегу Атлантического океана, куда раз в год съезжаются на свой праздник приверженцы однополой любви со всей Америки и Канады. На три дня часть побережья в Майами-Бич перекрывается тросами, оборудуется танцевальными площадками, буфетами, украшается пестрыми лентами, разноцветными шарами, красочными воздушными змеями. Надо всем этим по вечерам в воздухе реет неоновый призыв: „Все на Праздник весны!“. А с утра сюда начинает стекаться весьма респектабельная публика. Подъезжают дорогущие машины, из них выходят леди и джентльмены в летних нарядах от дорогих кутюрье. Впрочем, и сами кутюрье тоже здесь. Ровно в полдень врубается громкая музыка. Участники праздника расходятся по площадкам. Начинаются танцы. Так будет продолжаться дотемна. Сверкают загорелые тела, блестят белозубые улыбки. Они танцуют упоенно. Флиртуют. Ухаживают. Кокетничают. Устраивают маленькие сцены ревности. Сливаются в долгих поцелуях. Со стороны кажется — обычная дискотека. С одним только „но“: женская и мужская части бала строго разделены. Геи — на одних площадках, лесбиянки — на других. Между собой они не только не смешиваются, но и даже не замечают друг друга. Как будто это существа не одного рода и вида, хомо сапиенс, а разных. Ну, скажем, как мухи и комары: и те и другие летают вместе, но роятся отдельно. А вокруг этого буйного веселья, отделенного от остального пляжа только тросами, толпятся курортники. Именно им, натуралам, выставлено напоказ это роскошное зрелище. Смотрите, вот какие они — веселые, счастливые, красивые, богатые, эти гомосексуалы. Это и есть пропаганда. Впрочем, она выражена и в более определенных формах. Например, в ток-шоу. Я не знаю ни одного, где бы не обыгрывалась эта тема. Только один сюжет. На сцене супружеская пара средних лет. Она жалуется, что муж перестал испытывать к ней интерес в постели. Она привела его сюда для того, чтобы участники шоу помогли ей: он не хочет обращаться к сексопатологу. „Но мне не нужен сексопатолог. У меня все в полном порядке“, — говорит муж. „А, так значит у тебя любовница!“ — жена возмущена. „Да, — говорит ведущий, — мы должны вас огорчить. Сейчас вы увидите объект его любви“. На сцену выходит молодой парень. Мужчины целуются. Жена близка к обмороку. Но это еще не все. Из-за кулис появляется красивенькая девица. Ведущий сообщает, что она жена молодого человека. „Бывшая жена“, — уточняет первый муж, тот, что постарше. Девица, однако, объясняет, что они не в разводе, просто она на некоторое время от него ушла, когда узнала, что у него есть любовник-мужчина. Но потом, продолжает она, ей пришло в голову тоже завести себе подружку-любовницу. И она все поняла, простила и вернулась. Старший мужчина взбешен: так его обманывали?! Любопытнее всего в этом сюжете — резюме ведущего. Он говорит, что самый большой грех — это обман. Он надеется, что все они примут правильное решение: мужчины будут жить своей семьей, молодая женщина — вместе со своей любовницей. Ну а жена, которая привела сюда мужа-гея, найдет себе мужа-натурала. И совершенно замечательная заключительная фраза: „Все должно быть естественно“. Вот ради этих слов и затевалась вся передача. Той же пропаганде служит и полнометражный документальный фильм, снятый на общенациональном канале. Он называется „Свадьба“. Это телерассказ о трех церемониях бракосочетания: белых американок, парней-евреев и японок. Американки, обе в воздушных свадебных платьях, сетуют корреспонденту на то, что их радость омрачили родственники: на свадьбу-то они пришли, но детей с собой не взяли. То есть, хотя и приняли этот брак, но, очевидно, все-таки его стыдятся. Евреи оба в кругленьких кипах, один как бы исполняет роль невесты, другой — жениха. Родственников с ними рядом нет, так что от огорчений новобрачные избавлены. С японками же все сложней. Мать и отец одной из них, хоть и приехали сюда, но явно находятся в полном обалдении. Они всеми силами стараются понять, что за сюр происходит на их глазах. Без боли на этих родителей смотреть нельзя. „Конечно, если это принесет счастье дочке, я не возражаю“, — говорит папа. Но на лице его совсем не по-японски откровенно выражено страдание. Камера наплывает на его дочь и ее невесту (жениха?) в тот момент, когда они впиваются друг в друга в страстном поцелуе. Конец фильма. Цель авторского замысла очевидна. Общественное мнение должно привыкнуть, что однополая любовь столь же естественна, как и традиционная.
Насколько я понимаю, это вообще основная доминанта борьбы гомосексуалов. В этом их всячески поддерживает печать. Статьи о проблемах геев регулярно появляются в самых разных изданиях. Их общая интонация — сочувствие и одобрение. Кроме того, у гей-сообществ есть и своя печать: несколько национальных газет, два журнала, а кроме того, и локальные издания — для читателей определенного штата или города. В муниципалитете Чикаго, города вполне умеренного, десять лет назад был создан отдел секс-меньшинств. Сегодня, я думаю, такие отделы работают в мэриях большинства крупных городов. Почти в каждом университете есть клубы лесбиянок и геев. Кстати, при полном отсутствии сексуального интереса друг к другу те и другие довольно часто выступают вместе, поддерживают общие политические требования. И достигают при этом существенных успехов. В университете Олд Даминиан (штат Вирджиния), где я читала курс лекций в рамках Программы исследования женских проблем, мне неожиданно задали вопрос: «Как вы относитесь к тому, чтобы ввести в школах курс „Гомосексуализм. История, настоящее и будущее“»? Я стараюсь быть осторожной. Отвечаю, что, насколько мне известно, в некоторых школах Калифорнии такой факультативный курс уже есть. Меня поправляют, что, мол, не только в Калифорнии, он экспериментально ведется и в ряде школ Нью-Йорка. И тоже факультативно. Но вопрос поставлен по-другому: как сделать предмет обязательным, чтобы каждый школьник знал основы гомосексуализма, как, скажем, математику или географию. Я пытаюсь от ответа уйти, говорю о том, что пусть каждая школа решает этот вопрос сама. Но меня прижимают к стенке: гей-знания в каждую школу, я — за или против? „Против“, — наконец устав от этой борьбы, честно говорю я. На следующий день меня вызывает к себе директор Программы. Она огорчена. Я ей по-человечески симпатична. И курс мой ей нравится. Но она не знает, что делать: на меня поступило заявление, подписанное тремя студентками. В нем изложен описанный выше эпизод. И как будто бы риторический вопрос: может ли человек, недостаточно разделяющий проблемы секс-меньшинств (в данном случае лесбианизма), преподавать на кафедре женских исследований? Она умоляет меня впредь не спотыкаться на политкорректности, быть предельно осторожной, а подписанток обещает успокоить сама. Позже я узнаю, как она меня защищала. Смысл аргументов сводился к тому, что я прожила большую часть жизни при социализме и воспитывалась под влиянием идей марксизма-ленинизма. Отсюда некоторая ограниченность (читай — убогость) моих воззрений. Доносительство в американских университетах, как я уже писала, дело обычное, оно меня хоть и расстроило, но не слишком удивило. Меня впечатлила эффективность пропаганды гей-культуры. Через пару лет я попадаю в школу небольшого городка Александрия, недалеко от Вашингтона, на дискуссию под названием „Дети, усыновленные однополыми супругами. За и против“. Меня поражает, что школьники 13—14 лет принимают как само собой разумеющееся существование гей-семей. Спорят они уже о следующей стадии: как идет воспитание приемных детей в таких семьях. Кто-то считает, что гей-семья оказывает влияние на сексуальную ориентацию ребенка, и это не очень хорошо. Но другие, и их большинство, уверены, что у однополых родителей меньше конфликтов, чем у двуполых, а значит — атмосфера в таких семьях для детей более благоприятная. Кстати, когда Билл Клинтон выиграл президентские выборы в 1992 году, свой первый день в Овальном кабинете он начал с проблем секс-меньшинств. Ему это поставили в заслугу. На очередную гей-демонстрацию перед Белым домом он не смог приехать, но послал своего представителя. На следующий день газеты распечатали статьи, осуждающие Клинтона за эту политическую ошибку. Они возмущались: своим отсутствием президент, хотя и не нарочно, но все же снизил уровень важности проблем гомосексуалистов. В университетской среде не только сказать что-то против этого бурного распространения гей-культуры, но хотя бы просто побеседовать на эту тему считается крайне бестактным. Мне это удалось сделать только один раз, да и то не по моей инициативе. Милейшая К., профессор на кафедре журналистики Мичиганского университета, занимает кабинет рядом с моим. Как-то я замечаю, что обычно жизнерадостная, улыбчивая, она вдруг стала грустной. И так несколько дней подряд. Я спрашиваю, все ли у нее в порядке. Она, как и положено американке, отвечает, что все „absolutely fine“. Ну, файн так файн. Но через пару дней она сама приходит ко мне в кабинет и, отводя глаза в сторону, говорит, что вообще-то у нее есть проблема. Только она не может никому о ней сказать. Вот разве только мне, потому что я иностранка и у меня, как она полагает, может быть „иная ментальность“. Проблема ее кажется мне поначалу общеизвестной до банальности. Шестнадцатилетняя дочка влюбилась. У нее экзамены на носу, а она ни о чем не может думать, кроме своей любви. „А сколько лет было вам, когда вы влюбились первый раз?“ — завожу я столь же банальный разговор. „Мне было пятнадцать, — отвечает К. — Но я только ходила в кино и на танцы. А ночевать приходила домой“. Да, рановато, наверно. „Но ведь половина юных американок приобретает свой сексуальный опыт еще в школе, — успокаиваю я. — Мальчик что — одноклассник?“ Она как-то странно на меня смотрит, отводит глаза в сторону. Потом, наконец, сдавленным голосом отвечает: „Это не мальчик“. Ах, вот оно что. „Да пройдет, — говорю. — В детстве всякое случается. Вырастет…“ — „Вырастет и останется лесбиянкой. Первый опыт, как правило, определяет сексуальную ориентацию“. — „Да какой опыт у двух девочек…“ — „Но ее любовница вовсе не девочка. Это опытная женщина, вполне искусная. Она была репетитором Кэт по немецкому и соблазняла ее долго и умело“. Тут К. вдруг спохватывается: „Да, самое главное — пожалуйста, никому-никому“. — „Ну что вы, — говорю я, — тайна есть тайна“. Она смотрит мне прямо в глаза и говорит наконец то, что ее по-настоящему мучает: „Тайна — не лесбийская любовь Кэт. Тайна — мое к этому отношение. Я никому из своих университетских друзей не могу сказать, что огорчена этой связью. Меня строго осудят. Ведь гомосексуализм принято поддерживать, поощрять, но уж никак не осуждать“. Эту галерею примеров, демонстрирующих успехи гей-пропаганды, я завершу рассказом о добрых моих друзьях Арлин и Мэл, она — социолог, он — радиожурналист. Мы действительно дружим отнюдь не в американском значении слова. Мы предвкушаем каждую встречу, как гурман пиршество. Общение для нас не только обмен информацией, но и душевный контакт, основанный на взаимопонимании. Однако на этот раз с взаимопониманием что-то не ладится. Я прихожу к ним в те дни, когда вся Америка обсуждает проблему: можно ли допускать в армию людей, которые официально заявляют о своих однополых пристрастиях. — Ты слышала, эти тупоголовые генералы требуют запретить прием гомосексуалов на военную службу? — спрашивает меня Мэл, едва я успеваю снять пальто. Я хорошо знаю их семью: здесь все натуралы. Поэтому позволяю себе немного поёрничать. — Ужасно! — говорю. — Я этого не переживу. А что, ребята, более важных проблем у вашей семьи нет? Мэл воздевает руки к небу (он был когда-то драматическим актером), трагически восклицает: — Боже, и эту консервативную особу мы считаем своим близким другом! Арлин улыбается своей милой, всепонимающей улыбкой: — Мэл, ну ты все-таки сделай скидку: она же из страны, где столько лет царили тоталитаризм и нетерпимость. Он парирует: — Она из страны, где гений сказал, что одна слеза ребенка важнее счастья всего человечества. — Оставьте Достоевского в покое, — говорю. — Его геи не интересовали. — Но он взывал к терпимости и состраданию ко всем несчастным. И если человек не может быть счастлив в традиционной любви, то почему же отказывать ему в любви альтернативной? — Так кто говорит, что надо отказывать? Но зачем провозглашать эту альтернативу как норму, зачем вовлекать в нее больше и больше людей? — горячусь я. Арлин кладет руку мне на плечо: — Послушай, ну разве было бы плохо, если бы в нашем комьюнити в Эвенстоне (очень престижный район Чикаго) жило бы несколько семей лесбиянок и несколько геев? Представляешь, насколько разнообразнее, богаче, полнее была бы наша жизнь!». [1]. Гордящиеся своей приверженностью к гомосексуализму, ставшему для них символом свободы, молодые люди и не подозревают, что стали самыми настоящими и не рабами, а манкуртами дьявола, которому удалось, умело воздействуя на струны греховной человеческой натуры, заставить их полюбить то, что им приносит самый прямой вред, что разрушает их жизнь, деградирует их как личность. Они не осознают, что стали жертвой умело построенной рекламы и пропаганды. Став самыми настоящими «серыми» обывателями, над которыми они любят смеяться за их старомодность, которые верят всему, что говорят по телевизору, они стали самыми настоящими дикарями, поддавшимися на уловки хитрых негоциантов.
Страдая от отсутствия нормальных семей, взаимопонимания, настоящей любви, привязанности детей, они не понимают, что причины этого в том, что большинство мужчин и женщин нашего мира отошли от библейских принципов построения семейных отношений, назвав их старомодными.
Сегодня распространено неверное понимание роли женщины, данное в Библии. Часто считается, что Писание говорит о женщине, как полурабыне, которая должна молчать, безропотно снося все несправедливости и причуды мужа. Что она изображается, как человек второго сорта, с правами рабыни Изауры или восточных женщин, облаченных в чадру и запертых в четырёх стенах. Между тем Библия всегда говорила о равенстве между мужчинами и женщинами. Читая и исследуя историю Древнего Израиля, мы видим, что и жены, и девицы того времени свободно и непринужденно участвовали в житейских делах и удовольствиях. Ревекка ехала на верблюде, не закрывая лица до тех пор, пока она не заметила идущего Исаака (Быт. 24:64). Иаков приветствовал Рахиль целованием в присутствии пастухов (Быт. 29:11). Женщина принимала значительное участие в общественных празднествах (Исх. 15:20; Суд. 11:34). Песни Деворы и Анны (Суд. 5 и 1 Цар. 2) свидетельствуют о развитии их душевных способностей. Женщины занимали, также, официальные должности, как, например, пророчица Мариам и женщина-судья Девора. Как жена, мать и хозяйка, женщина описывается в Библии в самом привлекательном виде. Такого облика женщины, как в кн. Прит. 31, язычество показать не может, и Израиль первый был научен Богом смотреть на материнское сердце, как на подобие сердца Бога. Закон Израилев и Евангелие Христово подняли женщину из того приниженного состояния, в каком она находилась у язычников (Матф. 5:32; 19:3; Гал. 3:28; 1 Петра 3:7). [2]. Библия провозглашает нерушимость брака, осуждая какие бы то ни было измены со стороны мужчины (Матф.19:9). В семейной жизни также не допускается насилие и давление со стороны любого из супругов «Муж оказывай жене должное благорасположение; подобно и жена мужу. Жена не властна над своим телом, но муж; равно и муж не властен над своим телом, но жена» (1 Кор. 7:3—4). В век всеобщего принижения женщины Писание призывало мужей относиться к жёнам, как к немощнейшим сосудам: «Также и вы, мужья, обращайтесь благоразумно с женами, как с немощнейшим сосудом, оказывая им честь, как сонаследницам благодатной жизни, дабы не было вам препятствия в молитвах» (1 Петра 3:7). Еще при самом творении «создал Господь Бог из ребра, взятого у человека, жену, и привел ее к человеку. И сказал человек: вот, это кость от костей моих и плоть от плоти моей; она будет называться женою: ибо взята от мужа. Потому оставит человек отца своего и мать свою, и прилепится к жене своей; и будут одна плоть» (Быт. 2:22—24). Одна плоть. А в одной плоти не бывает чего-то более, а чего-то менее важного. Библия говорит, что жена — это помощник мужу (Быт. 2:18). Порой считается, что быть помощником — это что-то унизительное. Но так ли это? Вспомним, когда мы в детстве помогали маме или бабушке по дому, то чувствовали ли мы себя униженными? Нет! Нам было приятно помочь им. А когда к нам за помощью обращался наш друг, то разве мы не были рады помочь ему в его проблемах? Нам даже было приятно, когда он нас просил об этом. Ведь просьба о помощи всегда говорит о том, что мы нужны, без нас не могут справиться. Священное Писание даёт замечательный пример семьи, где мужчина — это мужчина, он сильный, умный, ответственный, защитник, а женщина — это женщина, это советчица, это мать, она добра, женственна, утончённа. Сегодня мир, руководимый дьяволом, отошёл от этих принципов. И женщины стали мужчинами, мужчины приобретают женские черты. Дети лишились матерей, а старики — близких. Норма стала патологией, а извращения — нормой. Манкуртизация общества достигла того, что люди даже забыли пол, к которому они принадлежат. Люди забыли даже многие инстинкты, из которых одним из главных является инстинкт материнства. И если в животном мире мать не оставляет детеныша, то среди людей, матери вовсе бросают своих детей или не занимаются ими, считая это даже прогрессивным. В отличии от животных, люди стали вступать в однополые связи, что противоречит самой сущности человеческого организма. В погоне за свободой и достоинством мир людей опустился во многом ниже мира животных.